o a3f5f3fb25c31a8f

— Видал? — засмеялся начальник экспедиции. — Иначе нельзя. Но и его обвинять не надо. Это

не бюрократизм. Порядок такой. На тебе карты. Плавай спокойно.

Я крепко пожал руку начальнику. Все чувства были вложены в это рукопожатие, но я тут же

подумал: «Наянов дал мне карты под свою личную ответственность. А что, если его спросят,

почему он это сделал, нарушил правила? Спросят такие же люди, каких я встречал, когда искал

работу…» И я спросил:

— Федор Васильевич, а не будет у вас неприятностей?

— Не будет, — грубовато ответил Наянов. — Там, где надо, поймут. Я привык верить в людей и

отвечаю за тебя своим партийным билетом. Бояться мне не пристало. Я коммунист с тысяча

девятьсот двадцатого… Меня и белые в колодце топили, и в тюрьму чуть не посадили, и

погибал я не однажды. Пуганый. Вот так…

А вскоре навсегда исчезла мрачная тень замка, и уже не требовалось вмешательства начальника

экспедиции для получения карт или ответственных, командировок, можно было возвращаться в

пароходство, но я уже привык к новой работе. В общем, все встало на свои места. Этот

резервный комплект карт укрепил мою веру в хороших людей. Теперь я был убежден, что

хороших все-таки больше.

Отчетливо помню я и первый перегон сормовских буксиров. Тогда эти плоскодонные

суденышки с тоненькой обшивкой в четыре миллиметра являлись чудом техники. Баренцево

море штормило. Буксирчики заливало и страшно качало. По стеклам нашей рубки потоками

стекала вода. Я не мог видеть собственного судна, но хорошо видел соседей и впереди идущих.

Жалко накреняясь, они показывали свои красные, выкрашенные свинцовым суриком днища, и

казалось, что вот-вот опрокинутся. Было жутковато смотреть на них и чувствовать, что и мы

находимся в таком же положении.

На мостик пришла зеленая от морской болезни радистка Паша. Глядя на меня измученными и

печальными глазами, она прошептала:

— Капитана к радиотелефону. Начальник…

Не закончив фразы, она перегнулась через обнос мостика. Я не хотел ее смущать, соскользнул

по поручням трапа вниз, очутился в радиорубке, взял наушники и микрофон.

— Капитан «Брусилова» слушает. — В наушниках послышался вздох, и на некоторое время все

замолкло. Я понял, что начальник ищет в списке капитанов мое имя и фамилию. Потом

простуженным голосом сказал: — Привет… — Он назвал меня по имени и отчеству. — Наянов.

Ну как дела? Трудно? Ничего, все так идут. Ничего. Скоро Вайгач. Укроемся. Судно в порядке?

Вот и хорошо. До встречи.

От этого спокойного голоса мне стало легче. И море показалось не таким бурным. Нужен такой

голос в трудную минуту. А когда мы пришли на Вайгач в бухту Варнека, с флагмана передали:

«Капитана «Брусилова» к начальнику». На гребной шлюпке я прибыл на судно. Мне совсем не

хотелось ехать к начальнику. Разболелось горло, и я очень устал. Все пять суток перехода спал

урывками.

Наянов сидел в кресле небритый, усталый, осунувшийся. Он усадил меня напротив себя и

сказал:

— Здорово нам давало. Да… Ну, ничего. Дошли. Ты молодец, хорошо держался. Спасибо.

Мне даже спать расхотелось. Сам начальник похвалил. Он знал, как было трудно в эти пять

суток, и понял, что надо, необходимо похвалить людей. Я попрощался. Отвалил от борта и

заметил, как к флагману идут шлюпки со всех буксиров. Значит, для каждого капитана найдется

у начальника доброе слово.

Так рейс за рейсом… Меня назначили флагманским капитаном, а потом капитаном-

наставником. Плавали мы с Федором Васильевичем на одном судне, обедали в одной каюте.

Жили дружно. Но случались и ссоры. Помню одну из них, когда обычно спокойный и

благодушный Наянов разбушевался, кричал, чуть не топал ногами. А получилось вот что. Наш

караван из сорока судов стоял у острова Тыртов, что в ста двадцати милях от пролива

Вилькицкого. Ожидали ледоколов. Пролив был непроходим. Наконец ледоколы пришли, а с

ними атомоход «Ленин». Начались совещания, намечающие план проводки. Капитан ледокола

«Белоусов» Татарчук сказал мне при встрече:

— Я считаю, что целесообразно руководить проводкой ваших судов с ледокола. Что, если тебе с

Федором Васильевичем перейти на «Белоусов»? Поговори с ним, большое облегчение было бы,

а то все решения надо передавать по радиотелефону. То шумы, то непрохождение… А погода

ведь не ждет.

— Пожалуй, — согласился я, — спрошу его.

Вернувшись с ледокола, я передал наш разговор с Татарчуком. Надо было видеть лицо и глаза

Наянова.

— Если тебе надо, можешь отправляться туда хоть сейчас! А я никуда не пойду, понял? На

безопасном ледоколе, конечно, лучше сидеть, чем на наших судах. Можешь идти.

Больше этот вопрос я не поднимал. Ну, не хочет — и не надо. Но, к моему счастью, Наянова

вызвал к телефону капитан атомохода «Ленин» Пономарев, флагман проводки, и сказал, что

было бы все-таки удобнее, если Наянов со своим штабом перейдет на «Белоусов». Наянов