o a3f5f3fb25c31a8f

начальником, у Витьки были прекрасные отношения, и потому он как-то очень ловко обделывал

свои «делишки» — получал выходные дни, когда их никому другому не давали, подменялся на

вахте, позже стал артельщиком, что тоже имело некоторые преимущества: выдал продукты,

убрал кладовые и, если не надо ехать в магазин, — свободен. Он умел быстро улаживать бурные

споры, грозящие перейти во взаимные оскорбления.

— Товарищи, товарищи! Ну что это, в самом деле? Я согласен — в споре рождается истина. Но

не в такой форме. Вы должны научиться спорить красиво. Вот я вам расскажу случай… —

говорил Витька и начинал какую-нибудь длиннейшую историю, которая начисто отвлекала

спорщиков от предмета их спора. В команде за ним укрепился эпитет — «хитрован», но звучало

это скорее ласково, чем осуждающе. Матросы его любили.

Иногда Витька присаживался к столику и доставал тетрадь в клеенчатом переплете. Тихонько

поскрипывали переборки, судно покачивало, булькало в трубах парового отопления, уютно

горела над столом лампа под зеленым абажуром. Витька поглядывал на меня, а я делал вид, что

сплю крепким сном. И тогда он начинал писать. Я не мешал ему, хотя любопытство одолевало

меня. Но живя вместе в одной маленькой каюте, трудно что-нибудь держать в тайне. Скоро я

узнал, что пишет Витька. Он писал стихи. Лирические стихи о любви и море. Я, конечно, не

удержался и рассказал об этом Женьке. Мы решили попросить Витьку почитать нам свои

произведения.

— Значит, ты, поэт, нам ни слова, а стихи пишешь? Нехорошо, друг Тряпичкин. Читай, —

наступал на Виктора Женька.

— Да кто вам сказал? Никакой я не поэт, ничего не пишу, — отнекивался Витька. — Пушкина

могу вам прочитать. Хотите?

— А тетрадочка в клееночке? Пушкин? — ввернул я. — Не обманешь.

— Тетрадочка в клееночке? В Шерлоки Холмсы ты не годишься. Это книга учета продуктов.

Но мы не успокоились, пока Витька не прочел нам несколько «морских» стихотворений. Они

нам понравились, и Витька стал у нас признанным поэтом.

Витька, Женька и я крепко дружили. Вместе проводили время, ходили в Интерклуб, на берег за

границей. Витька бывал у. меня дома, у Женьки, но никогда никто из нас не попал к нему в

гости. Витька резко разграничил свою жизнь на судовую и береговую и в эту вторую половину

своей жизни вторгаться никому не позволял. Так было и впоследствии, когда Витька женился.

Мы не получили приглашения познакомиться с его женой. Кажется, брак был не очень удачным.

Но это мы знали понаслышке. А мы ведь были его ближайшими товарищами…

Женька представлял собою полную противоположность Витьке. Очень экспансивная натура, он

постоянно находился в легком возбуждении. Голова его была заполнена всевозможными, чаще

всего нереальными, проектами, вечно он попадал в какие-то удивительные истории, всегда ему

встречались необыкновенные женщины, которых он спасал, наставлял на путь истины помогал

найти свою дорогу в жизни. Он кормил их обедами, покупал вещи, одалживал деньги. Он

искренне влюблялся в них. Ему казалось, что именно она, его последняя знакомая, и есть то

совершенство, которое он искал. Он готов был отдать все. Его часто обманывали, но он горевал

недолго. Всегда находилась более прекрасная.

Ему до всего было дело. Если Женька где-нибудь встречал несправедливость или ему казалось,

что совершена несправедливость, то он непременно влезал в «историю»: вставал на защиту

обиженного, лез на рожон. Поэтому часто попадал впросак. Доброты и широты он был

необычайной. Спросишь у него денег — отдаст все, захочешь что-нибудь из вещей —

пожалуйста, бери что надо. Долги можно было ему не отдавать. Он редко их спрашивал.

Правда, и от него получить долг было делом безнадежным.

Женька отличался крайней беспечностью. Ему ничего не стоило не прийти на вахту и в

оправдание выдумать душещипательную историю о внезапной болезни кого-нибудь из

родственников, он мог обещать и не выполнить, мог получить выговор старпома за небрежность

и завтра же повторить то же самое. Эта беспечность мешала его службе.

Женька учился в Мореходке, потом бросил ее, ушел плавать матросом и теперь снова собирался

туда поступать.

Когда он возвращался с берега, будь то ночь или день, он врывался к нам в каюту и, если мы

спали, начинал тормошить и кричал:

— Слушайте, вы, пижоны! Да будет вам дрыхнуть. Выспитесь еще. Слушайте, что я вам

расскажу…

Не помогали никакие протесты. Мы должны были выслушать его очередную историю, сказать

свое мнение.

— Глупость какая, — говорил сонным голосом Витька. — Поступаешь, как пятилетний

ребенок…

— Глупость? Ничего — то ты не понимаешь, сухарь несчастный, — сердился Женька. —

Правильно тебя артельщиком выбрали. Ты только банки с консервами можешь считать.

Он хлопал дверью и, возмущенный нашей черствостью, уходил к себе.