o bdf4013bc3250c39

- Наверное, мама, - пожала плечами Зина. – Если это то, о чем в книгах

пишут…

- Книги книгами, а вам жить, - вернула ее мать на землю. – А ничего, что он

старше тебя на столько?

94

- Да что ты! Если бы ты знала, какой он крепкий, здоровый, не курит, зарядку

по утрам делает, в теннис играет! – перечисляла Зина все известные ей

достоинства профессора.

- Хорошо, если так, - согласилась мать и уточнила: - А когда он обещал

заявление-то подать?

- Через неделю возвращается из командировки его жена, и он намерен

серьезно поговорить с ней об этом.

- А в институте-то ему ничего не грозит за это? А по партийной линии? – не

унималась мать.

Зина вздрогнула. Вот это да! О самом главном она и забыла! И только сейчас

вспомнилось, как он тогда, в пылу раскаяния, обмолвился об этом, сам

понимая прекрасно, чем грозит развод!

Зина закусила губу и, надув щеки, опустилась на диван. Об этой на первый

взгляд мелочи она как-то и не подумала, совсем упустила из виду. А ведь

действительно, развод Швеца может поставить жирный крест на его научной

карьере. То, что он тогда, в пылу страсти, клялся в том, что перешагнет через

это, нисколько теперь не обольщало Зину: ну кто, добившись солидного

положения и славы, решится наплевать на все это ради мимолетного

увлечения, случайной, в общем-то, связи?

Случайной? Зина снова вспомнила крепкие объятия профессора, его нежные, никогда прежде не слышанные ею слова и подумала: «Может, это только

слова? Как у всех у них, сказала бы мама… Но ведь и я в романах читала, что

мужики могут всякого наговорить, лишь бы добиться своего…»

- Мама, это все не так просто, - промолвила Зина – только для того, чтобы

хоть что-то сказать встревоженной матери. – Он, я думаю, слово свое

сдержит, он человек искренний, - более твердо сказала она, а сама уже

сомневалась в душе. – Коллеги точно его поймут. А с партией… я уверена, 95

что в парткоме института его тоже поймут, не безнадежные же там сволочи

сидят…

- Сволочи, может, и не сволочи, а если установка имеется, они ни с чем не

посчитаются, - не сдавалась женщина. – Вон, на соседнем с нами заводишке

недавно, не слыхала, какой скандал поднялся?

- А что там случилось? – заинтересованно спросила Зина: крупица сомнения, зароненная матерью, разрасталась в ее сердце подобно набухающему зерну.

- То и случилось. Директор-то, достойный человек, орденоносец, можно

сказать завод поднял с нуля, так ведь дернул его нечистый влюбиться на

старости лет! И в кого? В свою секретаршу – есть там у него фря такая,

размазанная с головы до ног. Не знаю, что и нашел-то в ней. Тут ведь как

известно: седина в голову – а бес чуток пониже…

- Мама, ну ближе к сути, пожалуйста, - нетерпеливо перебила дочь.

- Ну вот, влюбился, на развод с женой подал. В парткоме прознали и приняли

меры, как водится. Развестись-то позволили, но тут же приказом

министерства его перевели с директоров - и куда, ты думаешь?

- Начальником цеха? – с надеждой спросила Зина, лихорадочно прикидывая, что если Константина Генриховича из заведующего кафедрой сделают

рядовым профессором, то в этом, наверное, еще ничего страшного нет: те же

загранкомандировки никто не отменял – с именем Швеца поди-ка не выпусти

его на международный симпозиум!

- Если бы в начальники цеха! – разрушила воздушные замки мать. – Даже не

в мастера, а в бригадиры. Сделали его, можно сказать, обычным рабочим.

Так-то! И то, думаю, до поры до времени. А там к чему-нибудь еще

придерутся, с них станется, вовсе переведут в рядовые слесаря. О себе не

думаешь, девонька, так о нем подумай. Хочешь ему жизнь сломать?

96

В словах матери была правда, очевидная, неприкрытая правда. Придавленная

этой очевидностью, Зина не знала, что и ответить матери. В голове

мельтешили разные мысли, но ни одна не несла ни решения, ни успокоения.

- Мама, значит, так, - грустно вымолвила, наконец, дочь. – Я с ним

обязательно поговорю, может, даже и сейчас вот поговорю… только… оставь

меня, пожалуйста, одну!

Мать кивнула головой, едва слышно обронила: «И-и-эх!» и вышла из

комнаты.

А Зина вскочила, кинулась к телефону, потом вдруг остановилась, вернулась

обратно, упала на диван, зарылась лицом в подушку и разрыдалась, давая

волю крупным горячим слезам.

В тот вечер мать частенько подходила к двери ее комнаты и прикладывала ухо

к косяку: все слушала заглушенные рыдания Зины и переживала за дочь. И

только в половине двенадцатого ночи всхлипывания утихли, и мать

отважилась осторожно толкнуть дверь. Она приоткрылась, и женщина вошла

в комнату. Зина, как была одетой, спала на промоченной смятой подушке. На

лице ее застыло страдание. Мать вздохнула, накрыла дочь теплым пледом и

погасила свет.

* * *

Назавтра объяснения с Константином Генриховичем не получилось:

профессора весь день не было ни в институте, ни дома, и Зина вся извелась, не находила себе места и все ходила из угла в угол своей комнаты. Когда мать

вошла звать ее к обеду, дочь не сдержалась и накричала на нее. Потом Зина

сообразила, что раньше девяти часов вечера звонить профессору нет смысла.

Даже когда Швец был не особенно занят, домой он возвращался не раньше

97