О бедном монахе замолвите слово.

Ну, если поразмыслить в таком ключе, то в принципе старик действительно прав, так что свое негодование мне пришлось унять.

Да и отвлечься от бесед с учителем пора бы — на площадке появилась комиссия судей, призванная отсеять мастеров от недоучек, удачливых от невезучих, правых от виноватых, и агнцев от прочих всяких козлищ. Судьями выступили три старца, два из них, богато наряженные в снежно-белые одежды, казались, да и были, скорее всего, братьями: одинаковые седые бороды, одинаковые седые же волосы, у обоих собранные на затылке в косу, даже лица были похожи, различаясь лишь расположением и глубиной морщин да шрамами. А в юности, наверное, их и совсем было бы не различить. Третьим судьей выступал сухонький вертлявый старикашка, практически полностью лысый, с темным от загара обветренным лицом, напоминающим сушеную сливу. Он живо интересовался происходящим на площадке и засовывал свой длинный нос в каждую печь, в каждую чашу с пилюлями и в каждый фиал с эликсиром или мазью, и именно он беседовал с алхимиками, а благообразные братья, насколько мне виделось, лишь подтверждали его выводы. И более того, бодрый старикашка зачастую не стеснялся и лично попробовать продукт, представленный просвещенному вниманию достойнейшей судейской коллегии!

Вот это я понимаю, вот это я уважаю!

Что может быть праведнее, чем мастер, что живет своим искусством?

Кто может превзойти алхимика, чьей сутью стала сама алхимия?

Пока я мысленно восхвалял судью, мой толстый сосед таки смог вычерпать пену, и из недр печи явилось на свет совместное произведение его алхимических потуг и чистосердечной бескорыстной помощи моего учителя. Я слабо себе представлял, что это такое, но пилюлю Прорыва Преград оно напоминало слабо. Толстяк выложил округлый кусок чего-то на тарелку, и нежно сдул с него последние хлопья пены, после чего на его лице явственно обозначилась тяжкая работа мысли. Некоторое время он задумчиво взирал на плод своих трудов, потом зачем-то потыкал его мерной ложкой, все также зажатой в его пухлом кулаке.

«Все бесполезно, сынок, этот ёжик умер. Похорони его за рисовым полем», — учитель не выдавил из себя ни капли сочувствия, а, наоборот, откровенно издевался.

— Ежик? Больше похоже на волосатое яблоко.

«Не важно! А ты, ученик, только посмей опозорить меня, твоего учителя! Клянусь своей культивацией, ты пожалеешь, если мне доведется увидеть в чаше твоей алхимической печи мертвых ежиков и мохнатые яблоки, вместо превосходных пилюль!».

Я не стал перечить суровому старику. Всем известно жестокосердие этого старого мертвого Фанга, тяжесть характера и безжалостность. Кто сможет утверждать иное?

Колобки у парня с пилюлей Взгляд Мудреца уже подоспели и неплохо подрумянились, а, судя по зловонию, доносившемуся до меня с каждым порывом теплого ветерка, у мужика с эликсиром Обновления тоже было все хорошо.

Тем временем, судьи, благополучно выдав отлуп аж трем участникам состязаний подряд, приблизились к нам. На очереди был толстяк. Он пытался сохранять невозмутимость, но его руки ощутимо подрагивали, когда он протянул судьям чашу.

— Что это? — брезгливо сморщил нос один из братьев.

— Ээээээ… Пилюля? — голос толстяка тоже предательски подрагивал, но он пытался взять себя в руки. — Пилюля Прорыва Преград! Прошу, старшие, дайте мне совет!

— Иди и утопись! — откликнулся было на просьбу второй из братьев, но был прерван взмахом руки третьего судьи, того самого бодрого старичка.

— Подожди, подожди, не торопись, Гуань-эр! Сперва этот старый Куан должен сам оценить! — с этими словами, старец бестрепетно схватил странную пилюлю и принялся внимательно ее осматривать.

— Но ты же не собираешься ее пробовать? Куан-эр, тебе правда не стоит это делать! Она выглядит ужасно, а если то, что ты держишь в руках — пилюля Прорыва Преград, то мы, братья Лей — твои дед и бабка!

— Еще как стоит! — ответил храбрый старик, и скорбные морщины на переносице толстяка разгладились, — Ты сам прекрасно знаешь, что Алхимия — это не наука! Алхимия — это не искусство! Алхимия — это путь!

— Опять его понесло, — тихим голосом проговорил первый брат и сокрушенно покачал головой. — С тех пор, как он перестал употреблять алхимическую дурь, с ним стало совершенно невозможно общаться…

— И если следовать лишь широкой дорогой, которой до нас прошли тысячи ног, что мы узнаем? — продолжал рассуждать старик. — Мы сохранили знания, доставшиеся нам от предков, но что вспомнят о нас потомки? Следующие поколения алхимиков? И если я попробую творение юного мастера, что осмелился сойти с проторенной тропы, может быть, новые грани алхимии откроются передо мной?

С этими словами старик смело закинул пилюлю толстяка в рот.

Прожевал ее своими желтоватыми, но крепкими зубами.

Поморщившись, проглотил.