О бедности и богатстве

Фадеев Александр О бедности и богатстве

Александр Александрович Фадеев

О бедности и богатстве

Этой осенью исключили мы из партии Николая Камкова, работника по лесному делу.

Отец его, лесничий Иван Степанович Камков, был в свое время человек богатый, имел большую заимку и дом по соседству с нашим селом Утесным, где теперь колхоз "Красный партизан". Заимку забрали мы у них только в 1922 году, когда закрепилась в нашем крае Советская власть. А самого старика не тронули за то, что в годы войны прятал у себя партизан и славился в крае как ученый лесовод.

Исключили мы Николая Камкова за пьяный дебош в колхозе. Приехал он осенью на побывку к отцу - отец и сейчас лесничествует в наших местах - и как раз попал к празднику распределения доходов. И тут это с ним случилось.

Когда стали разбирать эту его историю, вызвали и нас, выходцев из села Утесного, членов партии, разбросанных по краю. Николку в юности нашей все мы хорошо знали и верили ему, а после гражданской войны потеряли его из виду. А тут мы увидели, что и раньше нельзя было верить ему, и даже удивились, как по тем временам могли мы ошибаться в людях и как такой человек до сих пор продержался в партии.

В прошлое время образование нам было недоступно, и очень пленяло нас, мужицких детей, что сын известного всему краю ученого барина, Николка Камков, водится и дружит с нами.

Как только приедет он на побывку из школы, сейчас ружье за плечи - и к нам. И уж целые недели и месяцы с нами. Вместе и на поле, и по рыбу, и на охоту, и на вечерку, и из одной миски едим, и одежду он носит такую же, как мы.

По праздникам ходили мы иной раз стенка на стенку, - один край у нас был бедняковский, а другой богатенький, - и всегда, помню, Николка Камков был с нашим, с бедняковским. Он и в юности был большой, грузный; брови у него были густые, голос как из трубы. Валит, бывало, всех подряд, пока не соткнется с Мельниковым сыном Алексашкой Чикиным. Тот был ловкий, быстрый и глазом и на руку, и чистый зверь. Уж если изловчится ударить, бил в самые страшные места и без пощады. Бились они едва не по часу, потом Камков первый протягивал руку.

- Хватит. Уважаю, - говорил он.

- То-то, барин! - смеялся Алексашка. - Да уж если по чести, я и сам не против.

Был еще у нас такой мужичок, Гурьев Антон, бродячий человек, еще по тем царским временам не признававший ни бога, ни попов. Не было у него никакой скотинки, даже птицы, - изба, чуть прикрытая соломкой, без всяких пристроек и загорожи, стояла одна на самом краю.

Работы он никакой не признавал. "В том одном, - говорил он, - я с господом богом нашим Иисусом Христом согласен", - и целыми месяцами не было его в селе. Работала одна, без кровинки в лице, работала и на чикинских и на камковских землях, жена его, а детишки его - была их тьма - побирались.

Вернется, бывало, Гурьев Антон с бродяжничества своего, ходит по селу чуть не в чем мать родила, голова без шеи, прямо на плечах лежит, тулово короткое, ноги длинные, лицо в рыжих клоках, важное - и все болтает.

- Придет скоро великое поравнение людей. Готовьтесь!

- Какое такое поравнение, Антоша?

- Имущество хозяев земли делить будем поровну.

- Да нешто на всех хватит? Людей на земле, поди, не мене, чем звезд на небе.

- На одежду, на питание хватит, а там будем все жить по-бедняковски, важно говорил он.

С этим Антошкой Гурьевым больше всего и дружил Николай Камков, частенько у него и ночевал под стрешками на чердаке. Напьются, бывало, оба, сидят, свесив ноги с избы. Антошка невесть что несет, а Камков обнимает его и поет, весь в слезах:

...Россия, нищая Россия,

Мне избы бедные твои,

Твои мне песни ветровые,

Как слезы первые любви.

А и в самом деле, убогое было село наше! От железной дороги двести верст, кругом тайжища, болота. Месяцами сидели без керосина, без соли. В праздник под вечер идешь с охоты, подойдешь к парому, а за рекой стон стоит над селом, - так много пьяных. Детишки лет по пяти - и то любили играть в пьяниц.

И много было у нас нещадной бедноты в селе Утесном: Блинковы, Комлевы, Анчишкины, - да разве перечислишь нас всех, людей великого труда, горькой и злой жизни. Но была и у нас своя тайная гордость за то, что своими руками проложили мы дорогу сюда, раздвинули эти страшные леса, подняли горькую эту землю, несчетно побили лютого зверя и сохранили совесть и пламя в сердце.

И когда вернулись с германского фронта первые наши солдаты-большевики, поняли мы, что заслуживаем лучшей доли на земле.

В гражданскую войну большая часть села нашего пошла в партизаны. Пошли мы все - Блинковы, Комлевы, Анчишкины, - несть нам числа. Пошел и Гурьев Антон. Пошел с нами и Николай Камков. Уже вот сейчас, когда разбиралось дело Камкова, вспомнили мы, старые бойцы, что были у них, у Гурьева да у Камкова, и тогда свои заскоки.

Займем, бывало, усадьбу, мельницу, станцию, Гурьев кричит:

- Попалить все к чертовой матери!

Скажут ему:

- Зачем палить? Это все мы сами сделали, это все наше. Разъясни ему, Николай, раз ты образованный человек при трудовом крестьянстве.

А Камков задумается, говорит: