Читаем О Чехове полностью

Она подумала и с грустью решила: "Нет, он понял. Он все понимает, он все знает... и ему тяжело".

Но как тяжело? Из сострадания?

Ах, если бы он любил меня!

"А тогда что?"

...последнего вопроса она разрешить не могла.

Они решили встретиться в Москве. Авилова должна была быть там, Антон Павлович сказал ей, что приедет из Мелихова.

18 марта 1897 года он ей написал:

"Сердитая Лидия Алексеевна, мне очень хочется повидаться с Вами, очень - несмотря на то, что вы сердитесь и желаете мне всего хорошего "во всяком случае". Я приеду в Москву до 26 марта, по всей вероятности в понедельник в 10 часов вечера, остановлюсь в Б. Московской гостинице, против Иверской".

...Она послала ему свой московский адрес, и 23 получила в Москве записку с посыльным:

"Б. Московская гостиница № 5. Суббота. Я приехал в Москву раньше, чем предполагал, когда же мы увидимся? Погода туманная, промозглая, а я немного нездоров, буду стараться сидеть {165} дома. Не найдете ли вы возможным побывать у меня, не дожидаясь моего визита к вам? Желаю вам всего хорошего. Ваш Чехов".

Я сейчас же ответила, что вечером буду у него.

***

Как я и обещала в письме, в восемь часов я входила в "Московскую".

Швейцар принял у меня пальто, и я стала подниматься по лестнице.

Вдруг он окликнул меня.

- А вы к кому?

- К Чехову.

- Так его дома нет. Вышел.

- Не может быть! Вероятно, он не велел принимать? Он нездоров. Он мне писал...

- Не могу знать. Только его нет. С утра уехал с Сувориным.

Я стояла на лестнице в полной растерянности. Прибежал какой-то лакей.

- Вот не верят, что Антон Павловича дома нет, - сказал ему швейцар.

- Он мне назначил. Я ему писала...

- Писем да записок с утра тут вон сколько накопилось, - сказал швейцар.

Тогда я быстро спустилась. На подзеркальнике грудкой лежала почта, и я, быстро перебирая ее, нашла свое письмо и зажала его в руке.

{166}

***

На другой день пришел Алеша, брат Авиловой, и сообщил, что Антон Павлович серьезно заболел и его отвезли в клинику.

А 25 утром она получила записочку. "Вот вам мое преступное Curriculum vitae: в ночь под субботу я стал плевать кровью. Утром поехал в Москву. В 6 часов поехал с Сувориным в Эрмитаж обедать и едва сел за стол, как у меня кровь пошла горлом форменным образом. Затем Суворин повез меня в Славянский базар; доктора; пролежал я более суток - и теперь дома, т. е. в Больш. Моск. гостинице. Ваш А. Чехов.

Понедельник".

Около трех часов дня во вторник мы с Алешей входили в приемную клиники. Нас встретила женщина в белом.

- Вот... моя сестра хотела бы видеть Чехова, - сказал Алеша.

На лице женщины в белом выразился ужас, и она подняла плечи и руки.

- Невозможно! Совершенно невозможно! Антон Павлович чрезвычайно слаб. Может быть допущена только Марья Павловна.

- А нельзя ли нам поговорить с доктором?

- С доктором? Но это бесполезно.

Пришел доктор и сразу заявил:

- Антона Павловича видеть нельзя. Допустить вас я не могу ни в коем случае.

Тогда заговорила я.

- В таком случае передайте ему, пожалуйста, что я сегодня получила его записку и... вот... приходила, но что меня не пустили.

{167} - Сегодня получили записку? Но он заболел еще третьего дня.

Я достала письмо Чехова и протянула ему.

- Он писал вчера.

Доктор отстранил письмо и насупился.

- Подождите, - сказал он и быстро вышел.

- Видишь? Пустят... - сказал Алеша.

Младший брат Лидии Алексеевны, Алексей Алексеевич Страхов, музыкант, обожал ее. С ним я познакомился в эмиграции, он бывал у нас на Бельведере. К сожалению, я тогда не знал о отношениях его сестры и Чехова, а теперь Алеши давно нет в живых.

***

Когда доктор вернулся, он сперва пристально посмотрел на меня, покачал головой и развел руками.

- Что тут поделаешь? - сказал он. - Антон Павлович непременно хочет вас видеть. Постойте... Вы в Москве проездом?

-Да.

- И это, чтобы видеться с вами он, больной, поехал из деревни в такую погоду?

- Приехал Суворин... - начала я.

- Так, так! И чтобы встретиться с Сувориным, он рискнул жизнью? Дело в том, сударыня, что он опасен, что всякое волнение для него губительно. Я снимаю с себя ответственность. Да.

Я растерялась.

{168}

- Что же мне делать? Уйти?

- Невозможно теперь. Он вас ждет. Волнуется. Что тут поделаешь. Идемте.

Мы стали подниматься по лестнице.

- Что бы он ни говорил, - ни слова! Вредно. Помните: от разговора, от волнения опять пойдет кровь. Даю вам три минуты, не больше. Сюда... Ну... ну... - мягче прибавил он, - ничего... Сами будьте спокойнее. Через три минуты приду.

Он лежал один. Лежал на спине, повернув голову к двери.

- Как вы добры... - тихо сказал он.

- О нельзя говорить! - испуганно прервала я. - Вы страдаете? Болит у вас что-нибудь?

Он улыбнулся и показал мне на стул около самой кровати.

- Три минуты, - сказала я и взяла со стола его часы. Он отнял их и удержал мою руку.

- Скажите: вы пришли бы?

- К вам? Но я была, дорогой мой.

- Были?!

- Да не разговаривайте! нельзя. ...

- Я слаб, - прошептал он.

- О чем вам рассказать, чтобы вы молчали?

- Сегодня едете?

- Нет, завтра.

- Так завтра непременно приходите опять. Я буду ждать. Придете?

- Конечно.

Вошел доктор и с любезной улыбкой обратился к Чехову.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза