О чем говорят кости. Убийства, войны и геноцид глазами судмедэксперта

В Ораховаце Блерим остановил машину перед высокими воротами и посигналил. Охранник открыл ворота, и мы припарковались перед приземистым прямоугольным зданием – это был морг МТБЮ. Я с удивлением обошла вокруг него, сравнивая с импровизированными моргами из предыдущих миссий. Внутри отремонтированного здания расположилась приемная, комната, где родственникам выдавали одежду для опознания, комнаты для хранения вещдоков, несколько ванных комнат, рентген-кабинет с освинцованными стенами, там было электричество и вода, а также – получите и распишитесь – столы для вскрытий со встроенными раковинами и вытяжные шкафы. Я была в шоке. Я понимала, что мои коллеги не смогут этого оценить: во‐первых, никто из них не был патологоанатомом или антропологом, которому предстояло работать с этим оборудованием, а во‐вторых, они не могли знать, как сильно все это отличается от палатки в Руанде или боснийского морга без окон, света и воды образца 1996 года. Затем я задумалась, какое применение может иметь такое специализированное здание после ухода МТБЮ, поскольку это последняя миссия в Косово? Смогут ли морг использовать местные судебно-медицинские группы, если будут созданы комиссии по поиску пропавших без вести, как это произошло в Боснии?

В Боснии поиском пропавших занималась Ева Клоновски, антрополог из Польши, с которой я познакомилась в 1996 году в морге в Калесии. В 1997 году она попросила меня и Бекки Сондерс провести от лица «Врачей за права человека» серию семинаров о методах эксгумации по всей Боснии и Герцеговине для сотрудников правоохранительных органов. Затем уже Международная комиссия по делам пропавших без вести обратилась к «Врачам за права человека» с просьбой оценить потребности в оборудовании для только что созданных местных групп судмедэкспертов. Мы вместе с Евой провели исследование, опросили персонал моргов, судебных и больничных патологоанатомов, и по результатам нашего отчета комиссия выделила этим группам финансирование на сумму в 250 тысяч долларов. Ева всегда находила время и возможности помочь боснийским группам судмедэкспертов. Для нее это было делом чести. Но мы только начинали работать в Косово, и я решила, что пока правильнее не задавать вопросов.

Блерим усадил нас обратно в машину, и мы продолжили путь в Призрен. К этому времени мы хотели либо есть, либо пи́сать, но увы: тот участок дороги, по которому мы ехали, был настолько разрушен войной, что, несмотря на все усилия Блерима, машина ползла как черепаха. Водители перед нами тоже еле двигались, то и дело попадая в выбоины. Чем ближе мы подъезжали к Призрену, тем хуже становилась дорога: машины, лошади, телеги и фургоны едва плелись. В воздухе висела пыль, из-за чего яркие неоновые вывески придорожных забегаловок казались выцветшими. Имонн говорил, что Призрен – это самый красивый город Косово. Я знала, что нужно подождать до утра, чтобы проверить это утверждение.

Нас заселили в гостиницу «Призрены». Я снова делила номер с Жюстин. В комнате было холодно, сетки на кроватях провисали, но это было намного лучше, чем остаться на улице под начавшимся дождем. Кроме того, в кранах была вода – и горячая тоже! – а электричество работало без перебоев. Я с благодарностью улеглась в постель, укрывшись тонким одеялом цвета лосося, согревающие свойства которого были весьма сомнительными – его в куче мест прожгли сигаретами. Перед сном я записала в дневнике пару мыслей: неужели теперь к группе судмедэкспертов стали относиться как к сотрудникам ООН – то есть примерно как к трудным детям, которых гоняют с места на место, – или мне просто показалось.