О чем говорят. По ту сторону экрана

– Я сейчас не могу, – страшным шепотом шипит Андрюха, – я сейчас беру интервью у министра экономики.

Господи, и здесь эти… депутаты.

– Списание долгов России перед Парижским клубом кредиторов, – пытаюсь я вразумить Андрюху, – это ничто по сравнению с той травмой, которая намечается в моей личной жизни!

И Андрюха уже в который раз подтверждает свое звание надежного друга. Можете себе представить лицо министра экономики, когда у него перед носом исчезает микрофон немецкой волны?

– Ну давай, вываливай, что там у тебя за травма…

– Спасай, – и я вываливаю Андрюхе все как на духу. – Не могу дозвониться до Марины. Английский оператор говорит, что она вне зоны доступа. При этом она должна сейчас быть во Франции! Андрей! У меня такое ощущение, что она из Лондона не уезжала!

– А я-то как могу помочь? – Андрюха явно обескуражен.

Как бы сказать ему поделикатнее? А-а-а, чего уж!

– Смотай в Лондон, а?

В трубке слышно, как лучший друг сопит, раздумывая над моим предложением.

– В отличие от меня, – беру я быка за рога, – профсоюз на твоей радиостанции обеспечивает тебе право в любую секунду взять заработанные в праздники отгулы. Или за свой счет взять и не быть уволенным.

– Ты хочешь сказать, что тебя могут уволить? – к Андрюхе вернулась способность соображать. – Ты что, не можешь поставить в эфир какую-нибудь записанную программу?

– В том-то и дело, что не могу! – кричу я, потому что это чистая правда. – Завтра у нас суперэксклюзив. Секретарша одного строительного магната в прямом эфире будет рассказывать, как ее начальник над ней издевался за то, что она купила ему билет на самолет, вылет которого задержали из-за нелетной погоды на 5 часов!

– А как, – в голосе друга слышен профессиональный интерес, – как он над ней издевался?

– Она должна была 17 тысяч раз написать: «Я, Иванова Александра Степановна, обещаю впредь никогда не покупать билеты на рейс такой-то и считаю себя не правой в том, что я так поступила».

– Обалдеть! – восхищен Андрюха. – Просто суперистория… Ну ладно. Хорошо. Тогда пусть доктор Ватсон остается в Москве, а Шерлок Холмс летит в Лондон.

– Юрий Шмильевич, – ворковала тем временем Бойко, идя в сторону туалета по коридору, похожему на оставшуюся без дотаций провинциальную больницу. – Как у нас дела? Звоню напомнить, что послезавтра у нас эфир «Загар – моя навязчивая идея». Сын Ирины Виннер вместе с девушками из модельного агентства уже собираются.

На другом конце радиоволны раздался очень тихий голос Айзеншписа:

– Наташа… по-моему, все! Я умираю…

– Ну, бросьте, что вы, все будет хорошо, давайте… – громко начала сочувствовать Наташа, но поскольку ей никто не отвечал, она на всякий случай сказала в тишину:

– Давайте я вам перезвоню…

И побежала в редакцию. «Восемнадцать лет за решеткой, – думала она, – могут сломить кого угодно, но только не человека с фамилией Айзеншпис (она читала где-то, что его фамилия переводится как «железный стержень»).

– Представляете, звоню Айзеншпису, а он говорит, что умирает! Может, врача ему туда вызвать? Сейчас я его спрошу, – и тут же принялась звонить: – Алло! Алло! Юрий Шмильевич?

– Юрий Шмильевич только что умер, – ответил ей незнакомый голос, и телефон отключился.

– Как умер?

В редакции повисает тишина. Все смотрят на Наташу.

Наташа молча взяла сигарету, вышла из кабинета и снова пошла по длинному коридору в туалет. Прикурила и встала у окна. «Оказывается, даже у железных продюсеров есть сердце, – думала она, – и оно может остановиться в любую минуту…»

Хотела закурить еще одну сигарету, но пачка осталась в кабинете. «Ничего не меняется, – подумала Наташа, глядя на щербатый унитаз, деревянный стульчак и сливной бачок с ржавой цепочкой. – Особенно у нас, на восьмом».

Действительно, за последние десять лет на восьмом этаже Останкинwoodа ничего не менялось, особенно в туалетах. Журналист Гордон, помнится, даже собирал подписи у работников телецентра, чтобы наконец кто-то отремонтировал уборные. Но туалеты отремонтировали только на этажах, где расположены студии, да и то после того, как кто-то из правительства чуть не сломал ногу в одном из них. «Ничего не меняется», – снова повторила про себя Наташа и, бросив окурок в унитаз, с силой дернула за цепочку. Бычок закружило в водовороте, и звук струящейся воды подействовал на нее успокаивающе. И тогда она дернула за цепочку еще пять раз. Это было единственное, что она могла позволить себе в качестве снятия стресса, кроме сигарет, в стенах телецентра.

Она шла обратно по коридору и думала, что в ее многочисленных записных книжках есть номера телефонов, по которым уже никто не ответит. Уже нет в живых танцора Эсамбаева, который впервые на людях снял свою знаменитую папаху именно в «Большой стирке» (в ней он даже на паспорт фотографировался). Нет Спартака Мишулина, который встретился на передаче со своей первой школьной любовью. Нет Натальи Медведевой, которая вместе с Любой Успенской обсуждала в студии общего мужчину их жизни…