О чем я молчала. Мемуары блудной дочери

Она уехала из Ланкастера ранним вечером в конце декабря. Было холодно и облачно; это видно на фотографии с вокзала, сделанной в тот день. На мне коричневый плащ, который она мне купила, – он нам обеим очень нравился, – а на ней – черно-красное пальто. Она стоит, наклонившись ко мне, и улыбается. Хотя мы не смотрим в камеру, очевидно, что мы обе знаем, что нас снимают. Мать смотрит на меня, положив ладонь мне на спину и словно желая меня защитить. Этот жест и выражение лица часто встречаются у нее на фото, где требуется изобразить материнскую любовь и заботу.

«Не хочу, чтобы ты грустила, – сказала она тогда и взглянула на меня с такой жалостью, будто я лежала при смерти. – Не успеешь оглянуться, и уже лето, приедешь домой на каникулы. Не грусти», – с улыбкой произнесла она. А вы бы на моем месте грустили?

Глава 11. Политика и интриги

После отъезда матери я еще долго ощущала полную растерянность. И дело было не только в чужом языке, культуре и среде, не только в тоске по дому, семье и друзьям, но в резкой смене образа жизни, который так же отличался от моего иранского, как ланкастерское серое небо и постоянные дожди – от голубого солнечного неба Тегерана и его заснеженных гор. Моя жизнь в Тегеране была упорядоченной, меня оберегали от внешнего мира: почти каждый мой шаг был выверен, мать следила за моим питанием, меня возили в школу и из школы на личном автомобиле с шофером, я никуда не ходила без родителей и без их согласия. Теперь же я осталась одна с опекуном, который не знал, чем я занята, и не особенно этим интересовался. Я была предоставлена самой себе.

Большинство молодых иранцев, которых отправляли за границу, учились в школах-интернатах с проживанием, но меня послали в самую обычную школу в маленьком городке, большинство жителей которого даже никогда не слышали об Иране. Я была единственной иностранной ученицей в этой школе. Учителя относились ко мне с терпением и осторожностью; одноклассников я забавляла. Мне задавали вопросы снисходительным и насмешливым тоном, в котором сквозило слабое любопытство: сколько верблюдов у твоих родителей? Ты когда-нибудь целовалась? Их очень веселило, что я не знала, что такое «взасос», и как-то раз всерьез спросила одну девочку, какой вкус у поцелуя. Но вскоре я стала как все – почти. В классе было много детей, которых считали чудаками, и я просто влилась в их ряды. У меня были подруги: застенчивая художница Шейла, шутница Элизабет, прилежная Дианна и моя лучшая подруга Барбара. Мы с Барбарой сблизились по принципу «противоположности притягиваются». У нее были голубые глаза, короткие каштановые волосы, а на губах вечно играла улыбка. Ее дружба меня успокаивала, потому что со стороны казалось, что жизнь ее намного проще, чем моя (а возможно, так было на самом деле). Она знала, чего хотела. Ее родители были добры, жили скромно, наслаждались обществом друг друга и прекрасно ладили с детьми и между собой. Барбара была очень умна, но в четырнадцать уже обзавелась постоянным парнем, который сделал ей предложение; впрочем, ее отец вышвырнул его за порог. Она не испытывала навязанного чувства долга по отношению к своей семье и стране и была беззаботно счастлива, как у меня никогда бы не получалось. Я всегда чувствовала себя немного виноватой, и если была счастлива, мне становилось немного тревожно. В Барбаре мне нравилась ее прямота и простота. Конечно, не бывает так, чтобы у всех в жизни было все просто, но мне тогда так казалось.

Днем я училась и общалась с друзьями, но вечером мне бывало очень одиноко. Обычно после ужина, примерно в половине седьмого, я уходила в свою огромную комнату. Я закрывала шторы и не выключала свет, даже когда ложилась спать. Я часто страдала от сильного одиночества, мне было грустно и иногда страшно. Я читала все книги, что попадали мне в руки. В комнате стоял ужасный холод, и, чтобы нагреть ее, надо было бросать монетки в обогреватель; тот обжигал, если сесть к нему слишком близко, и совсем не грел на расстоянии. И я начала читать в кровати, забравшись под теплое одеяло с грелкой (помню, я прочитала книгу «Как быть чужаком», и там говорилось, что у континентальных европейцев есть секс, а у британцев – грелка). У моей кровати всегда лежали две книги: сборники стихов Хафиза и Форуг Фаррохзад, современной феминистской поэтессы. Но чаще всего я читала романы. И благодаря Диккенсу и Достоевскому, Остин и Стендалю наконец почувствовала себя как дома в этом прекрасном, но сером и сыром краю, а их герои поселились вместе со мной в моей большой пустой комнате.