О чем молчат выжившие

– Да, сынок, – склонила голову длинноволосая красивая женщина с усталым взглядом. Поправила воротник вязаной кофты, тяжело поднялась с кушетки. Ааныс уже на последнем месяце, живот большущий, еле ходит. «Дочурка будет», – уверенно говорит тетя Надя. Бабку не обманешь, у старухи глаз наметанный. Только глянет разок – и все, скажет – как отрежет. К ней все девки брюхатые ходят, чтобы про будущего ребенка узнать. И хоть бы раз ошиблась.

– Подрасту – возьмешь с собой? – глаза Матвейки вспыхнули озорным огоньком.

– А как же, маленький охотник, – Уйбаан улыбнулся и потрепал мальчонку по голове. – Потерпи еще немножко. Скоро вместе за лохматым пойдем.

– Ты береги себя, – тихо шмыгнула Ааныс, склонив голову. Переживает, боится, а понимает все равно, что больше некому сейчас идти. – Про нас помни.

Ааныс – добрая, работящая, и его, Уйбаана, любит сильно. Когда Оленька его умерла, взял ее замуж через год вместе с сынишкой. У Ааныс мужа-то лихорадка забрала, мучился долго, да так и не выходился. Горе горем, а женщине молодой без мужика совсем туго. А Матвейка, хоть и не родной сын, а Уйбаан его все равно любит, как своего. Смышленый, веселый, и помощник хороший растет. Мамке и отчиму всегда подсобить за радость. И правильно тетя Надя говорит – детей чужих не бывает.

Громыхнуло в сенях, дверь отворилась, впуская в избу облачко морозного воздуха. Через порог шагнула тетка в медвежьей шубе с двумя ведрами снега. Поставила у печи, стряхнула снежинки с седеющих волос.

– Уже собрался, Ваня? – с волнением спросила женщина.

– Да, надо идти, – ответил охотник.

– Ну, с богом, с богом, – закивала старуха. Бабка тоже мокроту разводить не любит. Переживает, а виду не показывает. Нечего сопли распускать, когда мужик на дело опасное собирается.

Уйбаан взял со стола кружку, исходящую паром, хлебнул травяного чая. Закрыв глаза, охотник почувствовал, как напиток разливается внутри, согревая его. Ну, все, можно топать. Ааныс бесшумно скользнула к нему, не говоря ни слова, прижалась к груди. Охотник обнял ее, почувствовав пряный запах волос. Осторожно поцеловал в макушку и выпустил из объятий.

– Ждите, скоро вернусь, – и шагнул за порог.

Улуу, их маленький поселок, затерянный среди безбрежного океана якутской тайги, стал прибежищем для нескольких десятков человек. Когда, по словам слепой бабки-соседки, которой перевалило за век, духи огня сошли на Якутск и сожгли его, об этом узнали даже здесь. Семилетний Уйбаан помнил, как в тот день дрогнула земля, а над тайгой появилось зловещее грибовидное облако. Мамка болтала, что случилась Большая война, и по радио успели сообщить, что накрыло и столицу, и Питер. Отец после рассказывал, что бомбили и другие города по стране, а может – и по всему миру. И маленький Уйбаан боялся, думая о том, что же будет дальше.

А потом с севера потянулись люди. Оборванные, израненные. От них и узнали, что по Якутску вдарили ядерной. Выжгли полгорода, а те, кто успел – укрылись вроде в бункерах да подвалах. Бежавшие с окраин якутяне потянулись на юг, к Алдану, куда не лупили ракетами, да вот только потом поговаривали, что там почти все и сгинули от неведомой заразы. А те, кто выжил, – ушли в Томмот, на окраины, да там и осели. Иногда, очень редко, из Томмота в Якутск по железнодорожной ветке ходила дрезина, и жители Улуу обменивали рыбу с солониной на порох и ружья, из обрывков разговоров узнавали новости о жизни северян и южан.

Люди в Улуу жили на окраине села – понастроили деревянных изб, обнесли хуторок мощной изгородью из бревен. Двухэтажки забросили в первый же год, как не стало света и воды. Уже тогда поняли – пришли тяжкие времена и испытания. Но людям повезло – их поселок, названный в честь главного из якутских духов, лежал в двухстах километрах от Якутска. Сюда не так часто забирались хищники из зараженных северных районов, и земли были относительно «чистыми».

Сильный порыв ветра швырнул в лицо охотника пригоршню снега. Уйбаан вырвался из лап воспоминаний, глянул на село. Над крышами домов вились дымки, поднимаясь к хмурому небу. К вечеру здорово похолодало. Зима в этом году лютует, как морозы нагрянут – так изгородь по ночам трещит, да болота окрестные до самого дна промерзают. Воды днем с огнем не сыскать, приходится снег топить. Ничего, сколько зим пережили, и эту одолеем.

Копаясь в воспоминаниях, Уйбаан неожиданно понял, как давно все это было. Нет в живых ни мамки, ни отца – лежат себе спокойно на тихом кладбище у края леса. Сам он вырос и возмужал, охотником стал, семьей обзавелся. Жизнь течет и катится – вчера только пацаненком по дворам бегал, а сегодня взрослый уже.

У ворот дядя Федор в тулуп кутается, на небо хмурое поглядывает. Сдавил Уйбаану ладонь в меховой варежке, улыбнулся сквозь густые усы. В бороде снежинки застряли, живые глаза-черносливины смотрят на парня.

– Отворяй, дядь Федь. Пора.

– Ну, ни пуха, ни пера булчут[9], – пробасил мужчина, сдвигая тяжелый засов.

– К черту, – Уйбаан улыбнулся в ответ и полез в сарай у стены, выволок охотничьи лыжи. – Поглядывай, скоро буду.