О чем молчит ласточка

– Конечно. И ты прости меня! Ты даже не представляешь, как помогаешь мне, как я рада, что ты есть… я без тебя с ума бы сошла…

– Забудем, что случилось сегодня?

– Хорошо. – По голосу было слышно, что Маша улыбнулась. – Можно мне будет тебе еще позвонить?

– Звони, конечно. Но только не в шесть утра – попозже.

* * *

Володя возвращался домой в хорошем настроении, но, когда стал разбирать сумку с вещами из родительского дома, вертлявая Герда выбила из его рук старую тетрадь, и спрятанные в ней бумаги вывалились на пол. Ладно бы только бумаги – фотография тоже выпала и раскрылась, демонстрируя хмурого хулигана в кепке. Настроение тут же испортилось.

В восемьдесят шестом году Володя, замученный своей «болезнью» студент, вырвался из тюрьмы шумного города и отправился в затерянный в лесах пионерлагерь. Но угодил в другую тюрьму, которую создала для него первая и до сих пор единственная любовь. Володе было сладко в этом плену. Он и страдал в нем, и боялся его, но именно тогда был по-настоящему счастлив.

Долгие годы он не вспоминал тех летних дней, их посиделок с Юрой и самого Юру. Забыл его глаза, голос и руки и, если бы не фотография, наверное, не думал бы о нем сейчас.

Ведь все, что случилось тогда, не прошло бесследно, не стерлось, а жило в его душе и сердце, запертое на хрупкий замок памяти. Стоило лишь слегка коснуться этого замка – и воспоминания одно за другим хлынули и разлетелись мыслями, словно беды из ящика Пандоры.

* * *

Все с самого начала пошло не слава богу. Володя задолго до «Ласточки» начал сомневаться в том, стоило ли ему вообще ехать вожатым, – еще в инструктивном лагере, точнее – в автобусе. Всю дорогу в салоне царила суета, будущие вожатые были так воодушевлены, что разбились на кучки и уже с поистине комсомольским задором заранее бросились придумывать речовки, а затем – вопросы для какой-то викторины по истории. Володя же растерянно озирался по сторонам в надежде найти кого-то, кто тоже поедет в Украину, а не по центральной части России. Не успели доехать до лагеря, как стало ясно, что он такой один – если и найдется напарник, то временный.

Ему вообще не объяснили, зачем нужен этот инструктивный лагерь. А он догадался об этом спросить только перед сном, после того как со своей командой, «отрядом», придумал и речовки, и вопросы для викторины, и сам поучаствовал сначала в ней, а потом в танцах. После отбоя натянул одеяло до подбородка – майские ночи в лесу оказались чудовищно холодными, – уставился в потолок и философски изрек:

– Зачем все это нужно?

– Чтобы привыкнуть к лагерной жизни! – ответил ему сосед по комнате, чье имя он забыл сразу после возвращения из лагеря. – Сейчас мы отыгрываем те ситуации, которые будут в жизни: как проводить вечер, как строить отряд на линейку… Чтобы представлять, что нас ждет.

– А что нас ждет? – допытывался Володя.

– Чудесное время!.. – романтично протянул сосед.

И правда: время ждало чудесное. Но сколько раз Володя ругал себя, что поехал в эту проклятую «Ласточку», столько же раз благодарил судьбу за то, что привела его сюда.

Он приехал в лагерь в пересменку перед вторым заездом детей. «Ласточка» влюбила в себя с первого взгляда. Особенно нравились Володе тихая речка и эстрада. Последняя навевала романтичные воспоминания о вечерах, проведенных в его дворе в Москве, где тоже стояла маленькая, совершенно не похожая на эту сцена. На ней давным-давно, когда Володя был еще ребенком, ребята со двора пели песни под гитару, а однажды выступал школьный оркестр.

Правда, вожатым было не до песен – требовалось за несколько дней подготовить лагерь к приезду смены: провести генеральную уборку, оформить отряды и прочее, и прочее.

Если инструктивный лагерь запомнился постоянной гонкой – не успевали сделать одно, как уже опаздывали подготовить другое, – то в «Ласточке» не успевали вообще ничего. Благо здесь хотя бы была подмога в лице второй вожатой его отряда – Лены, но Володя не разрешил ей таскать тяжести, и к концу первого дня у него нещадно заболела спина. Двигая и расставляя на места мебель, выгребая мусор из шкафчиков и тумбочек, протирая подоконники, заправляя кровати, он по сто раз на дню спрашивал себя, зачем только поехал.

Ответ был прост: надо было что-то поменять. Вернее, не что-то, а собственную голову, освободить ее от ненужных мыслей, очистить.

Почти пять лет она засорялась разными мыслями, желаниями и страхами, а какие из них были полезными, а какие – вредными, Володя уже и сам не знал. За это время он сам себя загнал в угол. Или не в угол, а в замкнутый круг, по которому гонял и гонял себя. Или даже не по кругу, а по ленте Мебиуса – бесконечно, безостановочно, без надежды вырваться.

Мать работала воспитателем в детском саду и убедила Володю пойти в вожатые. Она говорила, что дети лечат. Наверное, видела, что с сыном что-то не так, но ничего о нем не знала.