О чем молчит соловей. Филологические новеллы о русской культуре от Петра Великого до кобылы Буденного

К вокзалу полк шел с песнями. Заглушили оркестр, и на полпути он конфузливо умолк. Офицерские жены ехали на извозчиках, по тротуарам пенилась цветная толпа, щебнистую пыль сеяли конские копыта, и, насмехаясь над своим и чужим горем, дергая ле-вым плечом так, что лихорадочно ежился синий погон, кидал песенник-запевала охальные слова похабной казачьей:

Девица красная, щуку я поймала…

Сотня, нарочно сливая слова, под аккомпанемент свежекованых лошадиных копыт, несла к вокзалу, к красным вагонным куреням лишенько свое — песню:

Щуку я, щуку я, щуку я поймала.
Девица красная, уху я варила.
Уху я, уху я, уху я варила[699]

.

От хвоста сотни, весь багровый от смеха и смущения, скакал к песенникам полковой адъютант[700].

Стоит отметить, что обсценному зачину «отруби лихую голову» из песни запевалы-охальника в романе Весёлого суждено было сыграть необычную роль в истории советской нецензурной сатиры.

Речь идет об апокрифическом поводе известной неприличной эпиграммы на поэтессу Веру Инбер, приписываемой то Маяковскому, то Есенину, то Маршаку, то Введенскому, то Светлову, то Пастернаку, то Смирнову, то В. И. Щебню:

Ах, у Инбер, ах у Инбер,
Что за глазки, что за лоб…
Все смотрел бы, все смотрел бы,
Все смотрел бы на нее б[701]

.

По легенде, эта эпиграмма была написана в ответ на фонетически чудовищный стих поэтессы, якобы входивший в ее (несохранившуюся) поэму о Стеньке Разине (по другой версии — о Пугачеве) или в стихотворение, адресованное Борису Пастернаку. Этот мифический стих известен в трех вариантах, подчеркивающих двусмысленное звучание популярной казачьей идиомы «лихая голова» в винительном падеже:

(1) Ой ты гой еси, царь батюшка,
          Сруби лихую голову!

[702](2) Ты шашкой оловянною взмахни не сгоряча,
          сруби лихую голову до самого плеча…[703](3) Лети, казак!
          Скачи, казак!
          Сруби
          Лихую голову![704]

По словам одного насмешливого автора, «бессмертная» стихотворная строка Инбер является «нерукотворным памятником», который «прекратит существование только вместе с русским языком»[705], хотя восходит, скорее всего, к народным нецензурным прибауткам[706] и какой-то связанной с ними песне времен Гражданской войны. (Наиболее близкая словесная игру заметна в песне 10-го Одесского уланского полка, но здесь она или более завуалирована, или мы уже испорчены специфическим казарменным юмором:

Гей… По коням… В атаку лихую
Пусть не дрогнет рука у бойцов
Громче песню споем полковую —
Улыбнутся нам тени Отцов[707]

.)

Замечательно, что в романе Весёлого сразу за сценой с исполнением этой песни следует ее буквальная реализация в кроваво-абсурдистском роде (напоминающем, надо сказать, приведенные выше приписываемые Инбер стихи) — убийство запевалы и отрубленная шашкой голова женщины-стрелка: