О чем они мечтали

Все встали с серьезными, нахмуренными лицами. Марфа, истово крестясь, сипловатым голосом медленно, проникновенно прочитала молитву «Отче наш». Все истово, торжественно крестились. Аникей Панфилович под конец даже вздохнул, сокрушенно пробубнив: «Ох, грехи наши тяжкие!» К чему этот вздох относился — он и сам не мог бы определить. Просто нашло вдруг какое-то странное, грустноватое настроение.

Глафира Павловна мельком взглянула на милого друга, приветливо улыбнулась, и Аникей Панфилович, сразу повеселев, приободрился и, когда Марфа кончила читать, по-хозяйски произнес:

— Ну что же! С верою и надеждою приступим!

И налил рябиновки сперва Глафире Павловне, потом Енютину, Варнакину, Марфе и себе. Марфа запротестовала было, но Глафира Павловна осадила ее.

— Не юродствуй, Марфуша, выпей, ты ведь любишь рябиновочку, — сказала она добродушно. — Выпей во славу божию. Пейте, дорогие гостечки, кушайте на доброе здоровье, — добавила она, беря свой бокал и поднимая его осторожно над столом.

Бокалы у всех были приличных размеров и призывно розовели под ярким светом электрической люстры, наполненные до краев наливкой. После приглашения хозяйки Варнакин и Енютин дружно потянулись к ней чокнуться, затем к Аникею Панфиловичу, тем самым как бы признавая его по меньшей мере за второе лицо после хозяйки, чокнулись и с Марфой и друг с другом и, сладострастно причмокивая, не спеша выпили.

После первого бокала и хозяйка и гости молча закусывали, насыщались чем придется, но больше налегали на поросенка, так что перед вторым бокалом Глафира Павловна полушепотом приказала Марфе принести из кухни жареную баранину в поддержку убывающему поросенку. С беспрекословной проворностью Марфа выполнила распоряжение хозяйки, и на столе появилось новое блюдо, на котором умещалось не менее полбарана, хорошо поджаренного и разрезанного на безобидные щедрые доли.

Варнакин растроганно, размягченно, сердечным тоном заметил:

— Голубушка ты наша, Глафира Павловна! У тебя только и душу отводим. Смотрите, милые мои, как хорошо-то! И все по-православному, по-старинному, а не по-бусурмански. И с молитовкой! И всего вдосталь! Дозволь же теперь, голубушка, за твое драгоценное здоровьице!

Варнакин протянул свой полный бокал к Глафире Павловне, и она чокнулась с ним. Лицо ее сияло радостной удовлетворенностью. Примеру Варнакина последовали и Енютин с Травушкиным.

Никто не удивился такой горячей вспышке у Варнакина верноподданнических чувств: всем было известно, что именно Глафира Павловна помогла ему устроиться заведующим складом коопторга, а за подобное благодеяние человек должен быть благодарен.

По осушении второго бокала начали развязываться языки.

Енютин все доказывал Аникею Панфиловичу, что надо тому, не раздумывая, покидать Даниловку. Пора, пора! «Ну, чего в ней теперь, в Даниловке энтой?»

Травушкин крутил головой, насмешливо подтверждал:

— Ничего нету, куманек! Одни колхозы! Аж три колхоза в одной Даниловке! А в колхозах что? Трудодни! Вот заработал я, к примеру, всего со старухой своей триста трудодней. Придет осень — и дадут нам с ней по три килы зерна. Сколь энто будет? Скажем, полсотни пудов. Ну, чего в них? Може, энто и удивленье какому-нибудь Половневу Петрушке или Крутоярову Родьке, а Травушкину? Травушкину, куманек, сам знаешь, энто тьфу! В двадцать шестом, помнишь, все закрома, всю ригу завалил хлебом. Около тыщи пудов! Вот энто я понимаю! А то полсотни! И скажу так: хотя должность мне теперича предоставили нетяжелую, а впоследствии, возможно, и прибыльную, — все равно не желаю! Они там все, голоштанники наши, начальниками поделались, а я девять годов в рядовых… куда сунут, туда и иди. Не желаю!

— Я же и говорю: ну ее к ляду, Даниловку энту! — талдычил Енютин. — Переезжай, кум, переезжай! Мы с тобой тут такую кадилу раздуем — нечистому тошно станет, ей-богу! По совести сказать, с энтим-то, — приблизившись к уху Травушкина, он снизил голос до шепота, кивнув в сторону Варнакина, — с ним неможно хорошее дело иметь… того гляди, подведет либо надует… неверный стал человек и хитрющий до невозможности.

Травушкин кивнул:

— Он и раньше не того… легкомысленный был.

— Вот я же и говорю. И приходится одному, потому — других пособников никак не подыщу. Нужны ведь верные люди. А дело, скажу тебе, дюже прибыльное… На «толпе» есть кое-какие знакомые… и через них продавай смело… больше лахматурой промышляю, потому как ее мало и она всегда в цене.

Не заметили, как вошел Макар Травушкин, Двери ему открыла Марфа. Низкорослый, полный до квадратности, с крупной темноволосой головой, начинавшей с затылка плешиветь, свежевыбритый, пахнущий одеколоном, фигурой он явственно походил на папашу своего, но обличьем был в мать: что нос, что рот — все было в норму и гораздо приглядистей, чем у отца. Кому-кому, а Енютину и Варнакину это было особенно видно, они-то знали, какими были в молодости и Аникей Панфилович и Настасья.

Макар довольно развязно, но приветливо поздоровался сперва с хозяйкой, потом с остальными за руку и, сняв с себя пиджак, повесив его на спинку стула, сел подле Енютина.