О чем они мечтали

Ходи, изба, ходи, печь.
Хозяину негде лечь.

На верхних нарах послышались одобрительные хлопки.

— А ну, вдарь как следует!

Сидоров остановился, махнул рукой, вернулся и сел на свое место. Вытирая вспотевшее лицо, глядя на ребят, продолжавших пляску, лица которых тоже были в поту, сказал:

— Будь помоложе, я бы им показал, несмотря что плоскостопый!

— У тебя плоскостопие? — удивился Григорий.

Сидоров кивнул:

— Ага. Меня из-за него раньше и в армию не брали.

— А теперь почему же взяли?

— Да второпях, что ли… не обратили внимания, хотя в военном билете написана статья. Ну, а я промолчал. Раньше сам заявлял, потому и замечали. Да и небольшое оно у меня…

— Почему раньше говорил, а теперь не сказал?

— Раньше в армию не хотелось. Не люблю я военной муштры. И дисциплину военную не уважаю. Ни тебе выпить, ни тебе закусить. Надо сходить куда-нибудь — не пускают. Нарушил дисциплину — на гауптвахту сажают… на хлеб и воду… или на кухню — картоху чистить. Рассказывал мне один дружок. Он срочную службу отбывал. Строгости, говорит, невозможные. На губе посидеть — куда ни шло, вроде отдыха. Но картоху чистить! Ох и не люблю. С детства не люблю.

Григорий усмешливо посмотрел на Сидорова:

— Ну ты и чудак! Ты всерьез или разыгрываешь меня?

— Зачем же мне тебя разыгрывать? Правду, сущую правду говорю, хотя и не всю. Есть у меня и еще одна недоделка моих родителей.

— Что за недоделка?

С видом заговорщика Сидоров негромко, почти шепотом, сообщил:

— Левая нога чуток покороче… совсем немного, а покороче.

Григорий весело засмеялся:

— Не городи чепухи, Костя. Мы же учились вместе… Никогда я не замечал. Ты бы прихрамывал, если б она была короче!

— Серьезно, Гриша. Как же-ты мог заметить… Ботинки или сапоги у меня всегда были опортодические.

— Ортопедические, — поправил Григорий.

— Во-во! Ортопедические. Железнодорожная комиссия и то не замечала.

Григорий озабоченно покачал головой:

— Выходит, друг, совсем ты недоделанный. Как же ты воевать будешь?

— А я и не собираюсь воевать ногами. Для войны — голова, руки, глаза. В стрелковом кружке лет десять состоял. Первый стрелок. Призы брал.

4

Под вечер поезд, в котором ехали Половнев и Сидоров, остановился на станции Л. Тут железная дорога раздваивалась: одна сторона ее поворачивала на запад, а другая — на восток. Сидоров первый заметил, что поезд их пошел к востоку. Как машинист, он отлично знал не только всю дорогу, но даже маленькие станции на ней.

— Гриша, — полушепотом пробормотал он, — куда же нас везут? Ведь если на фронт, отсюда можно только направо… а поезд идет налево.

— Не может быть, — тоже тихо сказал Половнев.

Они оба подошли к полуоткрытой двери. Но Григорий дороги не знал, он видел только, что поезд идет по открытому полю.

— Ты опять меня разыгрываешь, Костя?

— Честное слово. Я дорогу эту изъездил вдоль и поперек…

— Ну, давай помолчим, — сказал Григорий. — Может, это маневры?

— Какие же маневры… Километра четыре уже за семафор отъехали… И вишь, скорость-то какую он взял… не маневренная скорость, Гриша!

В вагоне тихо и сумеречно: освещался он одним фонарем, подвешенным к потолку. Никто, кроме их двоих, ничего, похоже, не подозревал. Очевидно, все по-прежнему убеждены, что едут на фронт. Но на рассвете бойцов высадили на какой-то маленькой станции и, выстроив, привели через пшеничное поле в корабельный дубовый лес и разместили в белых палатках летнего лагеря. Было объявлено, что всем предстоит пройти ускоренную военную подготовку. При распределении по палаткам Сидоров по счету не попал вместе с Половневым, его поместили в следующую, рядом.

В шесть утра по сигналу рожка на завтрак командиры отделений привели их в столовую. На песчаной земле стояли длинные столы, за каждым из которых на таких же длинных скамьях усаживалось два отделения: одно — с одной стороны, другое — с противоположной. Над столом — толевая крыша на высоченных столбах. Стен в столовой не было. На завтрак дали пшенную кашу с бараньим салом, граммов по триста черного хлеба, по кружке чая и по четыре кусочка пиленого сахара. Сидоров, сидевший по другую сторону стола почти против Половнева, сообщил, что видел Митропольского.

— Физия у него кислая, — говорил он. — Словом, вид приговоренного… А еще знаешь кого я видел? Парнишку того, Володю, с которым ты разговаривал на дворе военкомата. Он во второй роте.

— Не может быть! — удивился Половнев. — Прорвался-таки!

После завтрака их вывели на плац. Это была квадратная обширная поляна в лесу. Обученье началось с шагистики и поворотов на ходу.

То, что Володя Лубков «прорвался» в ряды армии как доброволец, сильно взволновало Григория. Этого умного, развитого парня почему-то чувствовал он близким, родным вроде племянника или брата. И теперь мысль, что через какое-то недолгое время, заодно со взрослыми, Володя будет отправлен на фронт, пугала его, требовала вмешательства.

После ужина Григорий пошел к комбату. Комбат приказал сейчас же вызвать Володю. Чтобы не зародить в парне плохого чувства к себе, Григорий попросил не ссылаться на его сообщение, а его самого отпустить.