О чем они мечтали

— Ты что, товарищ военный, с глузду съехал? — с возмущением воскликнул осмотрщик. — Ты говори, да не заговаривайся! На кой ляд нужна мне гитлеровская власть! Я за Советскую власть кровь проливал в свое время, а ты черт-те чего… Нехорошо, товарищ военный.

— Какого же ты лешего тогда ерунду всякую плетешь? — в свою очередь возмутился Половнев, наступая на осмотрщика со сжатыми кулаками. — Нас везут на фронт, а ты мне такие вещи: сила у Гитлера неодолимая! Сам ты видал эту силу? Не видал? Зачем же, для чего мне говоришь? Чтобы напугать? Дух убить во мне?

— Ты кулаками-то не маши, не маши, — сдержанно, хладнокровно проговорил осмотрщик. — Для чего же это мне твой дух убивать? И что это за дух, если словами убить можно? Настоящий дух пуль не пугается, а не то что слов. Совсем по другой причине говорю. Душа болит… душу хочется отвести, мыслями поделиться. — Круто повернувшись, он торопливо зашагал вдоль длинных пульмановских вагонов, на ходу дзинькая молотком по буксам и бандажам.

4

Осмотрщика ни под вагонами, ни на другой стороне между составами не было. «Шляпа я! — выругал сам себя Григорий. — Надо было сразу задержать его. Он же, наверно, враг народа, а то и того хуже — фашистский агент!»

И его охватил злой азарт — поймать мерзавца!

Подлезал то и дело под вагоны, смотрел во все стороны между эшелонами. Осмотрщик будто сквозь землю провалился.

Запыхавшийся, вспотевший, обозленный донельзя, Григорий уперся в санитарный эшелон. Остановился, перевел дух, оглянулся. Возле эшелона людей не было. На ступеньках вагонов — проводники. Как железнодорожник, он понял, что поезд готов к отправлению: подлезать под вагон небезопасно. Перед ним — зеленый пассажирский вагон, слегка запыленный, на стене белый круг, внутри которого — красный крест. Окна открыты. В одном окне человек в нижней белой рубашке, с забинтованной головой. «Раненый», — подумал Григорий, приближаясь к окну. Спросил:

— Вы давно тут стоите?

— Эшелон наш? — переспросил раненый.

— Не эшелон, вы у окна — давно?

— А вам, собственно, что нужно?

— Мне нужно знать, не проходил ли здесь человек лет за сорок, с молотком и фонарем в руках, в синей спецовке. Осмотрщик поездов.

— Нет, сейчас не проходил. С полчаса назад был тут один с молотком и фонарем. Осматривал наш эшелон… с бойцами беседовал. Наверно, он самый. А для чего он вам понадобился?

— Разговор у меня с ним крупный получился… задержать его хотел. Подозрительная личность. Мне показалось — никакой он не осмотрщик, а переодетый фашистский агент.

Раненый усомнился:

— Если это тот, что у нас тут был, то вряд ли. Не похож. Да и что ему, агенту, шататься тут? Его же быстро поймать могут.

— Не так просто… Поймай вот его, — сказал Григорий. — Словно в воду канул и пузырей не пустил.

И передал вкратце содержание своего разговора с осмотрщиком.

— Не вижу ничего особенного, — выслушав его, заключил раненый. — Что сила неодолимая — это впечатление поверхностное и преувеличенное. Но что у немцев пока превосходство в оружии, в танках и самолетах и даже в количестве войск — это, брат, факт! И никуда от этого факта не денешься. Конечно, такое положение временное. А ты сам-то кто такой и зачем по путям ходишь?

— Я из эшелона. На фронт едем, — ответил Григорий.

— На какой?

— Пока не знаем. А вы с какого?

— Мы тут с разных.

— Куда же вас?

— Тоже не знаем.

«Поговорили! — улыбнулся про себя Григорий. — Скрывает, откуда и куда едут. «Военная тайна»! Может, думает, я тоже «агент». Вообще-то правильно. Зачем болтать. А осмотрщик все-таки выведал: из Малоярославца эшелон-то», — вспомнил он.

Из соседнего окна раздался вдруг голос:

— Григорий Петрович? Гриша? Подойди скорей сюда!

Половнев опрометью кинулся на зов. В раме следующего окна радостной улыбкой сияло не только знакомое — родное, бледноватое лицо, слегка заросшее светлыми волосами — видно, давно не бритое.

— Алеша! Алешка! — обрадованно вскрикнул Григорий. — Ты ли это?

— Я, я, Гриша! — еще веселее улыбаясь, торопливо говорил Ершов захлебывающимся голосом. — Здравствуй, братень!

Григорий протянул правую руку вверх, но она не доставала до окна. Ершов навстречу опустил свою, левую. Подать правую не мог — была еще боль в лопатке. Но несмотря на то что руки у обоих не короткие, в особенности у Ершова, — они смогли только пальцами коснуться одна другой.

— Ты что же? Отвоевался уже? — спросил Григорий, опуская руку и не переставая улыбаться всем своим курносоватым, прокаленным на солнце лицом со щетками белобрысых бровей.

— Как видишь, — ответил Ершов грустновато. — Но это ненадолго, подлечат — довоюю свое.

— А чего у тебя? — спросил Григорий.

— Осколочное ранение ноги. Хотели отнять по колено. Не дал согласия. Не знаю, что скажут в новом госпитале. Но сопровождающий врач неодобрительно отнесся, что не дал резать. Вчера и сегодня у меня температура поднялась.

Григорий сочувственно покачал головой:

— Ты духом не падай. Авось ампутация не понадобится.

— Да я не падаю. Наоборот, уверен, что все обойдется по-хорошему. Организм у меня крепкий.

— Ну, а как там? Говорят, сила у него большая?