О чем поет вереск (СИ)

— Пели! Мы пели на крыше. Я раньше пел! — с легким вызовом признался Мидир. — Иногда. Очень давно.

— Я не буду смеяться!

— А глаза смеются! — обвинил он.

Упал на постель вместе с хохочущей Этайн и с головой укрылся теплым одеялом.

— Я так люблю тебя, Мидир! — прозвучало даром старых богов, которых нет.

***

Седьмой день, вернее, вечер, стал лучшим подарком. Многое оказалось не тем, чем виделось. Джаред успел подружиться с Аланом. Светящиеся птицы ели и не кусались — когда их кормила Этайн. Вредный наследный принц, его вечная головная боль, внезапно стал любящим младшим братом. Может, и был таким, просто он не видел, не замечал, будучи погруженным в заботы на протяжении не одного столетия? А его Двор, его дом помимо того, большого, стал еще и просто домом, где Мидира ждала нежная, любящая Этайн.

Глава 20. Вереск и объявление войны

Ведомый больше звериным чутьем, чем разумной мыслью, волчий король настоял, чтобы Этайн не снимала корону. Поэтому они, накидав побольше подушек в изголовье, так и задремали полусидя-полулежа.

Вернее, дремала Этайн, а Мидир отодвинулся немного, чтобы разглядеть получше свое краденое солнце.

Благородный разворот плеч, совершенной формы грудь… По черному сумраку шелка привольно разбежались медные кудри, лунным серебром сияла кожа. Вот только четкие брови Этайн были сведены тревожно, а Мидир не посмел на этот раз заглянуть в ее сон.

Волчий король поправил розовое, теплое, специально для Этайн изготовленное покрывало, заправил прядку за ушко. Согнув пальцы из боязни выпустить когти, спустился тыльной стороной от одного виска, по скуле через теплые губы… Мягко поднялся к другому виску — и складка меж бровей разгладилась.

— Мой Фрох…

— Я не сплю, нет, любовь моя, — прошептала Этайн еле разборчиво.

На миг приоткрыла хризолитовые очи, в которых отразилась желтизна его глаз. Мидир спешно спрятал волчий блеск и втянул клыки, злясь на себя за щенячью невыдержанность.

— Какой чудесный сон мне снится, мое сердце… Жаль, — переметнувшись на спину и раскинув руки, с невыносимой печалью вымолвила Этайн. — Как жаль…

— Что, моя прекрасная?

— Что это все не взаправду, — прикрыв веки, еле слышно ответила Этайн.

Мидир отшатнулся, словно напоровшись на лезвие.

Этайн закинула локоть за голову, потерла висок под обручем, затем, опустив руку, оттянула змейку на шее и застонала как от боли. Желание потрясти ее и вырвать слова любви пропало.

Смиряться с чем-то было не в характере Мидира, но теперь он именно что смирялся. Не со своим неистовым вожделением, хоть и с ним — тоже. Больше — со странным, щемящим чувством, что никак не хотело покидать его сердце. Но не с грустью его женщины. Он будет очень терпеливым! Мидир отвел ее руку от горла и переплел пальцы Этайн со своими.

— Моя красавица, есть такие видения, что длятся вечность, — прошептал Мидир. И кровь вмиг забурлила, разлила темное, дикое желание по телу от ее простых слов:

— Мой волк!

Он обвел кончиком языка приоткрытые губы, нежа, шаля, вытягивая Этайн из ее полуяви-полусна. Скользнул по острым граням жемчужных зубов, по сладкой влаге языка, глубже, глубже… Окончательно лишил дыхания и спросил на судорожном вдохе:

— Сейчас — тоже сон?

Ресницы, затрепетав, распахнулись удивленно. Глаза туманились уже не сном:

— Кажется… Кажется, не-е-ет, — в мелодичном голосе звенели колокольчики, возвращая Этайн из нехорошего забытья к нему и его миру.

— Надо повторить. Так кажется или нет?

— Мой волк! Ты само коварство! — простонала Этайн и потянулась к нему.

Он открывал ее для себя и для нее тоже. Гладил и нежил каждый лепесток его вереска, до просьб о милости, до всхлипов и стонов. Кожа горела, их пальцы сплетались, как и тела… И когда отзвучал гул второго удара башенных часов, а обруч так и остался на голове его королевы, Мидир ухмыльнулся сыто и умиротворенно.

Но слишком тревожен был сегодня сам воздух, слишком бдительно звезды смотрели с небес, слишком грозно предупреждал о чем-то сам замок его предков.

Горшок в очередной раз опустел — одинокий цветок упал с него, как последний лепесток увядшей розы в старой легенде. Но сегодня это не так сильно задело бывшего бога, нынешнего короля Благого Двора.

Вереск лежал одиноко и грустно на черном камне. Шевельнулся без ветра. Мидир потянулся к нему, но цветок отодвинулся.