О чем знает ветер

Я часто задаюсь вопросом: были бы мы, ирландцы, таковы, каковы мы есть, если бы британцы проявили к нам чуточку гуманизма? Если бы их действия в отношении нас отмечал элементарный здравый смысл? Если бы нам позволили жить по-человечески? Нас ведь лишили всех прав до единого, само название нашей нации стало синонимом к слову «отребье». На Ирландию пытались напялить ярмо, как на вола, – она не согнула шею. Со времен Кромвеля мы находимся под пятой Британии, но остаемся ирландцами. Наш язык запрещен – мы говорим на нем. Нашу религию попирают – мы от нее не отрекаемся. Пока остальной мир переживает нечто вроде реформации, предавая католическую веру ради так называемой новой мысли и в угоду науке, мы стоим на своем. Зачем такое упрямство? Затем, что отречение означало бы страшное: победу британцев. Британцы говорят: «Вам нельзя быть католиками». Дудки, отвечаем мы. Ибо в природе человеческой – желать запретного и запрещаемого, рваться сердцем к заведомо недоступному. Мы слабее физически, и в нашем случае единственная форма протеста – это сохранение самобытности, нашего ирландского «Я».

Параллель годится и для Энн. Отказываясь признать себя вдовой Деклана Галлахера, Энн бунтует единственным возможным для нее способом. Целый месяц я пребывал в состоянии конфликта с собственными сердцем и разумом, точнее, с Энн, даром что ни слова не говорил. Я взывал к Энн мысленно, я умолял ее, упрашивал, убеждал, она же упорствовала в своей абсурдной версии.

Стоило сказать себе: «Томас, эта женщина не может стать и не станет твоей», как вскипела ирландская кровь, для которой каждое «нет» – лишь повод переиначить его в «да». Не успел я примириться с судьбой, как она вздумала отнять мою Энн. Или же судьба наконец-то сорвала пелену с моих глаз.