О чем знает ветер

Сегодня мы с Энн поженились. Она больше не напоминает мне Энн Деклана, несмотря на неоспоримое внешнее сходство. Теперь она – МОЯ Энн, и точка. На венчание она надела фату Бриджид и свадебное платье Энн Финнеган Галлахер, уподобившись рождественскому ангелу. Я хотел купить новые вещи, но Энн с улыбкой возразила, не каждой, дескать, невесте достаются прапрабабкина фата и прабабкино платье. В руках она держала ветки остролиста, и по контрасту с кроваво-красными глянцевыми ягодами ее руки казались еще белее. Волосы Энн распустила по плечам, и как же восхитительно они кудрявились на фоне белого платья, полускрытые фатой. Поистине, Энн была прекрасна.

В церкви царил промозглый холод, гости после двух дней бурных празднований клевали носами, зябко поеживаясь. Я думал, может, Энн предпочтет отложить венчание, но она заявила: раз Майкл Коллинз держится, мы и подавно сдюжим. Совершенно спокойная, с ясным взором, она протянула мне руку, и я повел ее под церковные своды. Напрасно я уговаривал Энн набросить пальто или хотя бы бледно-зеленую шаль (которую таскала за нами Мэгги О'Тул) – Энн осталась в одном платье и дрожала, бедняжка, стоя на коленях, пока отец Дарби читал венчальную молитву – долго, размеренно, с чувством. Свидетели нараспев повторяли: «Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе». Я и сам дрожал, да только не от холода.

Никогда еще я с таким рвением не впитывал слова молитвы. Хотелось запомнить не только каждое слово – каждый миг. И, похоже, мне это удалось. Уверен, через много лет образ коленопреклоненной Энн будет греть мое сердце. Сосредоточенная, она отвечала отцу Дарби с детской прямотой, и взгляд тоже был прям и чист, словно у самой Приснодевы, витражное изображение которой взирало с высоты на нас обоих.

Энн говорила с родным своим американским акцентом, как бы подчеркивая: ее клятва настолько искренна, что любые формы обмана, даже акцент, совершенно неприемлемы. Не знаю, заметил ли отец Дарби, – во всяком случае, виду он не подал. Гости, если и уловили непривычные звуки, тоже смолчали. Впрочем, на них я не смотрел. Я тонул в зеленых глазах Энн, обещавшей разделить со мною судьбу, какова бы она ни была.

Моя собственная клятва прозвучала неожиданно громко, породила эхо в полупустой церкви и гулко отозвалась в груди: «Я, Томас, беру тебя, Энн, в законные супруги. Клянусь любить тебя в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит нас».