О черни, Путевые заметки

"Мир" Лоренцетти - имеется в виду женская фигура "Мир" на фресках итальянского художника Амброджо Лоренцегти (ок. 1280-1348) в сиенском Палаццо Публике.], и уйма других приятных, радующих сердце предметов; да, есть здесь все это и еще многое другое.

Но Сиена-пустяк по сравнению с Орвието. Орвнето - городок еще поменьше, да вдобавок он угнездился на столешнице своего рода каменного стола, который торчком вылез из земли до головокружительной высоты. Добраться до города можно по серпантину, от чего, пожалуй, отказался бы самый воинственный из врагов этого недоступного городка, или по канатной дороге, и тогда у вас непременно закружится голова. Наконец вы наверху, на высоте полутора тысяч - но не метров, а лет; ибо Орвието - страшно древний, построенный из неоштукатуренных плит, весь в голых каменных кубиках. Единственное украшение позволили себе орвиетяне - собор. Меня, правда, ни в коей мере не волнует все это декоративное сплетение кружев и вышивание, которыми старые итальянцы украсили готику; но внутри собора одну из часовен, всю от пола до потолка, расписал Лука Синьорелли[Лука Синьорелли (ум. 1523) - известный итальянский художник; особое внимание уделял изучению форм и движений человеческих фигур. Одна из его лучших работ величественный фресковый цикл на тему "Конец мира" в капелле Бризио в соборе г. Орвието.], странный и великий художник, одержимый видениями человеческих тел. Ему мало было "Страшного суда" с целыми слитками превосходно вылепленной мускулатуры: он еще окаймил всю часовню медальонами, из которых каждый - как иллюстрация к Дантову "Аду", и все связал между собою арабесками, состоящими из гирлянд человеческих тел в самых удивительных положениях и ракурсах. Казалось, художник никак не может насытиться видом человеческого тела в движении; опьяненный и все же поразительно точный, размашисто-страстный и в то же время сдерживающий себя строгостью, художник, ради которого стоит свернуть с торных итальянских дорог и подняться на скалу Орвието. В виде прибавки вы еще получите две большие часовни, буквально устланные фресками добротного quatrocento[пятнадцатого века (итал.).].

Если бы мои знакомые видели, какую радость доставил я орвиетским мальчишкам, которым раздал чешские почтовые марки, - они, конечно, стали бы писать мне гораздо чаще. Мальчишки тотчас обступили меня, выпрашивая francoboli esteri[заграничные марки (итал.).]. Я отдал им, что у меня нашлось, и тут они вздохнули в восторженной радости: "Чекословаккиа!" Когда я в свое время коллекционировал марки, я бы с таким же счастливым вздохом принял марки Афганистана или Боливии. Наша родина для орвиетских ребят нечто весьма экзотическое. Но раз уж зашла речь о дальних странах, то именно в Орвието за все свое путешествие я встретил первую женщину красоты поистине волшебной. Это была юная японка. Никогда я не думал, что японки могут быть так прекрасны.

Она смотрела на Синьорелли, а я смотрел на Синьорелли и на нее. Потом она ушла, а Синьорелли остался. Это - ошеломляющий художник; но я никогда не поверил бы, что японки могут быть столь совершенны в женском очаровании.

Р И М

Богу известно - я бы предпочел писать о Рокка ди Папа, чем о Риме. Рокка ди Папа - это крошечное скалистое гнездо высоко в албанских горах; по улицам его стекает навозная жижа, в которой валяются черные козы и еще более черные детишки, невероятное множество детей. Улицы там - просто лестницы, а дома - нечто вроде черных каменных ячеек, которые, как это ни странно, издали - например, из окон Ватикана, - кажутся белыми сахарными кубиками, Такова Рокка ди Папа. Но Рокка ди Папа не занимает общественное мнение, Рокка ди Папа -вовсе не проблема культуры, а посему вернемся к Риму.