О чём грустят кипарисы

Вынув пистолет, я подошла к незнакомцу. Худое, коричневое от загара, изрезанное морщинами, лицо, умные, живые, карие глаза, чёрные, с проседью волосы, такая же бородка, одет в лохмотья, в левой руке чётки, сделанные из раковин.

Полузакрыв глаза, не обращая на меня внимания, он не спеша перебирал чётки и еле слышно бормотал:

— Бисмилля ирахим… ля йлляхи иль алла…

«Местный татарин, — подумала я. — Кто он — друг или предатель, фашистский холуй? Сколько времени он тут сидит? Вооружён или нет? Если враг, почему не напал, почему сидит на виду? Отвлекает внимание?»

Его бормотанье я понимала с трудом: да будет всем мир… Прими, аллах, мою молитву…

— Ты кто? — спросила я по-татарски.

— Я Темир-шейх буду, — важно ответил он, глядя мне в глаза. — Святой человек.

— Первый раз вижу святого человека, — призналась я. — Что ты здесь делаешь?

— Ничего не делаю. Молюсь, ты слышала. Хочешь, помолюсь за тебя? Скажи, в чём нужда?

Местный говор, я такой уже слышала. Речь волжских татар мягче. И некоторые слова не наши, крымские.

— Что ж, — улыбнулась я, — попроси аллаха, чтобы я и мои подруги жили как можно дольше, а после смерти попали в рай.

В глазах «святого человека» мелькнула тень недовольства.

«Может быть, партизан? — соображала я. — Нет, открылся бы сразу. Загадочный человек».

— Горючее надо? — неожиданно спросил он.

— Надо, — не раздумывая, ответила я.

— Ещё что?

— Больше ничего.

Я хотела добавить, что если аллах даст нам горючее, дорогу в рай мы сами отыщем, но не успела — за спиной раздался голос Хиваз:

— Товарищ командир! Кто это? Эй, дежурный!

Я оглянулась, махнула Хиваз рукой: оставайся, мол, на месте, краем глаза увидела дежурного, вышедшего из-за палатки, он, оказывается, не спал. Снова повернулась к незнакомцу, но… его уже не было.

— С кем это ты разговаривала? — спросила Хиваз.

— Со святым человеком. — Я засунула пистолет в кобуру.

— Если со святым, почему так непочтительно, с пистолетом в руке?

— Выясняла, какому богу молится. Куда он подевался, ты не видела?

— По-моему, ушёл в стену.

— Я так и ожидала. Это был дух, только не знаю, злой или добрый.

Я пересказала наш странный разговор. Хиваз всплеснула руками:

— Почему хлеба не попросила, мяса, вина, фруктов, а ещё смелых, богатых женихов?

Подошёл дежурный, я описала ему внешность Темир-шейха, спросила, встречал ли он его.

— Из местных никто тут не появлялся, — ответил сержант. — Только ребятишки.

Он искоса, с опаской глянул на Хиваз и направился к палатке.

— Шашлыки неси! — крикнула вслед ему Хиваз. — Сколько можно ждать? И охраняй нас получше! Гляди в оба!..

Да, с таким штурманом не пропадёшь.

Взошло солнце. Над степью пролетали целые эскадрильи истребителей, бомбардировщиков, но «По-2» не появлялся. Единственное утешение — ни одного немецкого самолёта.

Прошёл час, другой. Даже Хиваз приуныла. Мрачные мысли назойливо лезли в голову.

Самолёт Лейлы появился около десяти часов утра. Мы готовы были броситься ему под колёса. Ещё не вылезая из кабины, она весело крикнула:

— Привезла горючее и скатерть-самобранку! Что бы вы без меня делали?

Все мои страхи разом улетучились.

Лейла выскочила из самолёта, потормошила нас, расцеловала. Её быстрая речь звучала, как соловьиное пенье:

— Все живы-здоровы. Немцы драпают. Полк на новом аэродроме, под Симферополем. Наши уже за Бахчисараем. А что ещё было! Расскажу — ахнете. Но сначала накормлю, напою.

Пока мы с Хиваз заправляли самолёт, Лейла расстелила на траве свою скатерть-самобранку — кусок брезента. В самом деле, как в сказке: молоко, творог, брынза, колбаса, булочки.

— Лейла-джан, ты настоящая ведьма! Колдунья! — Хиваз всплеснула руками. — Откуда всё это? Дежурный — сюда! Хотел уморить нас голодом, не вышло. Садись рядом со мной!

Улыбаясь, сержант присоединился к нашей компании.

— Заправляйтесь, а я буду рассказывать, — Лейла устроилась на крыле самолёта. — Сегодня чуть свет перелетели на новый аэродром. Площадку нам подобрали с воздуха — ровное, изумрудное поле. И сели, как говорится, в лужу. Липкая земля, взлететь невозможно. Выкатили самолёт Бершанской на дорогу, она улетела в штаб. Загораем. Глядим — из-за холма появляются трое. Немецкий офицер, двое румын. У немца в руке палка с белой тряпкой. Все с автоматами.

Амосова вынула пистолет: «Стой!» Парламентёры остановились. Серафима говорит: «Никулина, Данилова, со мной. Остальным укрыться за колёсами, приготовить оружие». Пошли. Остановились в трёх шагах от парламентёров. Амосова что-то сказала им через Нину Данилову, она знает немецкий. Офицер бросил автомат к ногам Амосовой, румыны тоже.

— Как в кино, — вставила Хиваз.

— Точно. Дальше ещё интереснее. Немец повернулся кругом и ушёл. Мы вскочили. Серафима машет рукой — не подходить! Глядим, офицер выводит из-за холма человек двадцать. Троих, раненых, ведут под руки. Все обросшие, худые, оборванные, как бродяги. А наша Амосова — как Афина Паллада, шлем на затылке, локоны вьются. Подходят к ней вояки, кладут к ногам автоматы, ножи. Вот такую груду навалили! — Лейла протянула руку. — Безоговорочная капитуляция!