О чём молчали города. Мистические истории

Самого лекаря Генрих обнаружил тут же, во дворе. Поначалу он принял его за кучу тряпья. Распростёртое на земле тело было с головы до ног обмотано слоями плотной промасленной ткани, оно походило на кокон. Генрих ощупью определил, где находится голова, сдернул капюшон, уже готовясь увидеть мертвеца. Но лекарь оказался жив, был лишь в стельку пьян. Исходящий от него запах перегара и чеснока сшибал с ног. Он застонал и пробормотал сонным голосом, не открывая глаз, но вполне разборчиво: «Mors ultima linea rerum est». Смерть – мера всех вещей. Воистину так. Генрих наподдал носком сапога безвольное тело – впустую. Лекарь даже не пошевелился. Нечего было и думать привести его в чувство.

Когда он распахнул дверь в лазарет, на него пахнуло таким смрадом, что дымный воздух снаружи показался отрадным и желанным. Он прошёл вдоль рядов сложенных на полу тюфяков, стараясь не обращать внимания на скорченные и мечущиеся в горячке тела, на крики и хрипы, на лица, искажённые предсмертной мукой.

Тот, кого он искал, лежал молча и неподвижно, с закрытыми глазами, судорожно и часто дыша.

– Приветствую тебя, брат.

Брат Мартин, верный соратник и оруженосец, поднял воспалённые веки. Его затуманенный взгляд блуждал пару секунд, прежде чем остановился на Генрихе. Мартин попытался что-то сказать, но распухший и побелевший язык, едва помещавшийся во рту, не повиновался ему.

– Скажи мне, брат, правду ли говорят, что ты видел её?

Лицо брата Мартина исказилось страхом и мукой; он отвечал с трудом и так тихо, что Генриху пришлось наклониться к самым его губам.

– Да, мой командор, я видел её… Она пришла ко мне ночью и села на край постели. Она дотронулась до моей щеки, и рука её была холодна как лед. Больше я ничего не помню. А теперь… я умираю.

– Не теряй надежду, брат. Бог милостив…

– Нет, мой командор. Смерть уже подбирается ко мне…

Генрих с содроганием увидел отвратительные красные пятна, расползавшиеся по коже Мартина, там, где в вырезе рубахи виднелась грудь.

– Могу ли я что-то для тебя сделать?

– Я хочу исповедаться и причаститься… пока мой рассудок ещё при мне…

– Я пришлю к тебе брата Хейндрика.

Генрих дотронулся прощальным жестом до плеча оруженосца и выпрямился. Он ничего не мог сделать ни для него, ни для других больных. Их хрипы и стоны, молитвы и крики о помощи раздавались в его ушах ещё долгое время спустя.

Страх поселился в пустеющем замке. Слухи расползались подобно ядовитым змеям – страшные, нелепые слухи. До сих пор Генрих отказывался им верить, запретил даже упоминать в своём присутствии. Но не поверить брату Мартину он не мог. Дело дошло до того, что рыцари боялись ходить по замку поодиночке, а в общей спальне не тушили ночью свет. Генрих же ходил один повсюду. Он не признался бы в этом и самому себе, но иногда он без нужды бродил ночами по тёмным коридорам, почти надеясь увидеть то, что повергало в такой ужас других.

Первым делом Генрих заглянул в капеллу, но священника там не было. Коридоры и покои главного здания сделались непривычно тихи и пустынны, и от этого тяжёлые шаги командора звучали особенно громко и глухо. Из маленьких узких окошек лился скудный вечерний свет.

Внезапно из-за поворота навстречу ему метнулась знакомая фигура в рясе. Священник был страшно бледен и шатался, как пьяный.

– Это она! – хрипло выкрикнул он. – Я видел её!

Он пошатнулся и рухнул на пол, всё его тело сотрясала крупная дрожь.

– Кого ты видел? – спросил Генрих. Он склонился над священником, но тут же испуганно отпрянул. Даже в полумраке он разглядел, как безобразно распухло лицо брата Хейндрика и как красны белки его глаз. Но страшнее этого, страшнее всех признаков смертельной болезни, была маска дикого ужаса, застывшая на лице священника.

– Ведьму… Её неупокоенный дух блуждает по замку и несёт смерть живым. Мы все умрем, все…

– Где? Где ты её видел?

Но священник больше ничего не мог сказать, зашедшись в приступе удушающего кашля.

– Ты болен, брат Хейндрик. Я пришлю за тобой, – Генрих уже спешил дальше по коридору, свернул за угол…

Он не был уверен, видел ли вообще что-то. Что это было? Лишь слабое сияние в дальнем конце коридора, лёгкое, мерцающее нечто, похожее на блики, какие иногда появляются на внутренней стороне век. Лишь дуновение потустороннего ветерка, коснувшееся его кожи; шёпот, отражённый от стен.

Ноги его подкосились, и он опустился на колени, шепча слова молитвы и чувствуя, как по щекам струятся невесть откуда взявшиеся слёзы.

Ему снился кошмар. Языки пламени подбирались к привязанной к столбу фигуре. Он вскочил на помост, ринулся прямо в огонь, хотел освободить женщину, но не успел: вспыхнули одежда и волосы, пламя яростно вздулось, и он очнулся, чувствуя нестерпимый жар во всём теле.

Комната погружена во тьму, но эта тьма обитаема, она дышит, шелестит и скрипит половицами.

– Кто здесь? Это ты, Конрад?