О чём пела золотая кукушка

И в эту минуту смолк скрежет скрещенных мечей, треск ломающихся в схватке пик и стон раненых, доносившийся с вершины Кирим-тасхыла, где все еще шло кровавое побоище. В тревожной тишине притаилась тайга, остановил свои воды ласковый Хан-Харасуг, замерли, прислушиваясь, остроконечные горы, замолкли крылатые птицы и когтистые звери. И тогда, из-под самых облаков, с голой макушки горы, как далекое эхо, донесся печальный голос старого Албыгана. Умирающий богатырь прощался со своим народом:

— Дорогие сердцу моему люди! Хозяева гор и тайги, воды и огня, я навсегда покидаю вас! Передо мной открылись ворота безлунного мира, и я прощаюсь с солнцем и небом, с ласковой водой Хан-Харасуга и милыми взору моему скалами родного Кирима. Прости, милый край, что в трудный час я оставляю тебя в жестокой беде на поругание врагу! Прощайте, люди!..

Не было в окрестности горы, не слышавшей последних слов Албыгана, не было деревьев ста пород, пернатого хищника и четвероногого зверя, которых бы не тронула прощальная речь мудрейшего из мудрых.

Слезы кровавой пеленой легли на глаза матерей, девушки, не в, силах бороться с рыданиями, словно подкошенные падали на холодную землю.

Объятая горем, осиротевшая Алтын-Кеёк всплеснула руками, и стали они крыльями. Подхваченная могучим порывом теплого ветра, обернулась она кукушкой и полетела в небесную даль, навстречу огнеликому солнцу по дороге звезд.

А у подножия Кирим-тасхыла уже хозяйничали воины кровавоглазого Юзут-Хана. Они разрушили белый дворец, разметали все юрты и захватили несметные богатства, вытоптали травы и не оставили ни одного пня. Всепожирающий Юзут-Хан захотел повернуть вспять русло теплоструйного Хан-Харасуга, но не хватило сил; задумал сжечь островерхий Кирим-тасхыл, но не смог; хотел выдернуть из земли золотую коновязь, да не поддалась она ему.

Тогда ненасытный злодей обнажил смертоносную саблю и коснулся сверкающим лезвием шеи серо-буланого коня Албыгана, красавца Ойата. И богатырский скакун, тяжело захрапев, рухнул на холодную землю, и кровь, алым потоком хлынувшая из огромной раны, смешалась с прозрачными водами Хан-Харасуга.

Крики и стоны оглашали подножие горы Кирим. Злобные враги резали скот и, одурманенные хмельным зельем, поджигали траву.

Облака черного пепла заволокли снежные вершины скалистых гор, и густая черная пелена опустилась на берега Хан-Харасуга. Погасло солнце, скрылись звезды, и померкла луна.

Гонимые страхом, люди Албыгана пытались найти убежище в густолиственных таежных чащобах, но и здесь их настигали несущие смерть стрелы воинов не знающего пощады Юзут-Хана, а оставшихся в живых угоняли в неволю.

Нескончаемая вереница пленников, понукаемая хриплыми криками стражников, тянулась по берегам никогда не замерзающего горного ручья.

Народ Албыгана прощался с родимым краем. И люди украдкой бросали скорбные взгляды на вершину Кирим-тасхыла, где лежало тело мудрого алыпа, который принял смерть в честном бою.

Тревожно гудел ветер, разгоняя черные облака пепла. Выглянуло солнце, и на далекой вершине горы снова стала видна зеленая скала, хранившая обличье возгордившегося Хулатая.

Страдания родной земли не тронули сердце окаменевшего богатыря, не дрогнули его каменные веки, и не подняла меч его окаменевшая рука. И гонимые в неволю пленники Юзут-Хана молча отводили взоры от зеленого истукана, не забыв и не простив измены.

Глава вторая О том, как Чарых-Кеёк оживила своего брата Хулатая, а его невеста превратилась в красный камень

Огибая подножие Кирим-тасхыла, весело катит свои голубые зеркальные воды ласковый Хан-Харасуг. Под лучами солнца и луны вековая тайга приветливо склоняет мохнатые купы деревьев, как бы стараясь спрятать от чужого недоброго взгляда зеленый ковер поляны, на котором приютился убогий травяной шалаш. Листья заменяют крышу, остроконечные стебли трав — стены, а пол устлан мягким шелковистым мхом.

Ни огненная жара, ни проливные холодные дожди не страшат лунноликую дочь Албыгана — прекрасную Чарых-Кеёк.

Время бежит незаметно, обгоняя восход и закат солнца, полнолуние и новолуние. Быстро, не по дням, а но часам, растет юная красавица. И вот уже проворные ноги ее протоптали тропу по лужайке, которую стерегут лесные звери, а ловкие руки ее соткали из разноцветных трав и цветов нарядный убор. Шестьдесят аккуратно заплетенных косичек спадают на смуглые плечи, и лицо ее сияет, как полная луна в безветренную и безоблачную ночь.

Не зная хлопот, резвится на зеленой лужайке прекрасная Чарых-Кеёк, пытаясь поймать шаловливые солнечные зайчики, и веселая песня ее уносится ввысь, едва касаясь вершин подпирающих небо сосен.

Однажды, придя, как обычно, на берег родного Хан-Харасуга, серебристая вода которого служила ей зеркалом, она с удивлением обнаружила, что ни одной рыбешки не подарила ей в этот день щедрая река. Голод и тревога черной тоской тронули сердце юной Чарых-Кеёк.