О чём шепчут колосья

Слушая Малякина, коммерсант, вероятно, думал: «Это политический комиссар, специалист по большевистской пропаганде». И он был удивлён и даже не поверил своим глазам, прочтя в программе посещения Дании советской парламентской группой следующие строки:

«Малякин Иван Игнатьевич. Депутат Верховного Совета СССР. Капитан рыболовного сейнера колхоза имени Ленина Камчатской области».

Когда я узнал об этом разговоре представителей двух миров, я подумал: «А что, если бы тому же датчанину рассказать, как мы помогали другим, соревнующимся с нами комбайнёрам внедрять наши рационализаторские предложения, не требуя взамен ничего; как, проработав целый сезон на Кубани, мы отправились за тысячи километров в нечернозёмную полосу, чтобы помочь подмосковным колхозникам убрать урожай, не думая о высоких заработках, о премиях, — он бы назвал всё это «большевистской пропагандой».

Нет, это не пропаганда, а наша действительность, наше отношение к людям, к труду.

В точно назначенный час редакция соединилась со Шкуринской. Корреспондент «Правды», с которым я познакомился ещё в Москве, поздравил экипаж с окончанием уборки и попросил написать о нашем житьё-бытьё.

Написать статью… Да, написать есть о чём, и надо написать Но как озаглавить? Думал, думал и озаглавил так: «Если бы видел мой отец…»

Отец не дожил до того счастливого дня, когда в Жестелеве расцвёл колхоз, когда его сыну станичники оказали большое доверие, избрав депутатом Верховного Совета СССР.

Написал о Жестелеве, о своём суровом детстве, о трудовой юности, о первой закалке, которую я получил в Павлове.

Перечитал это место и отчётливо представил, что скажут мои земляки и прежде всего Маркин, когда увидит в «Правде» мою статью. По лицу Василия Ивановича расплывётся открытая, добрая улыбка. «Читайте, люди, — скажет он, — Костя держит своё слово!»

Сравнил, в каких условиях жил в старое время мой отец и в каких живу я, хлебороб сороковых годов, при советской власти.

Дом под железной крышей, молодой плодовый сад. На базу — корова, свиноматка с поросятами. Хлеба на несколько лет хватит, да и денег за год заработал не меньше той зарплаты, что получает старший агроном.

Но полный достаток — это ещё не главная цель в жизни. Я помнил мудрые слова, сказанные замечательным датчанином Мартином Нексё нашему кубанскому писателю Владимиру Ставскому. Они были напечатаны в краевой газете «Молот».

«Хорошо, что ваши колхозники стали зажиточными, — говорил Нексё. — Они получили по 800, по 1000 пудов зерна. Что будут они с ними делать? Не превратится ли зажиточная жизнь в деревне, при некультурности и отсталости деревни, в царство сытых и пьяных, в царство торжествующего мещанства?»

Такая опасность существовала. Отдельные станичники, получив много хлеба, стали поворачиваться спиной к колхозу, отлынивать от работы. Большинство же, войдя в зажиточную жизнь, тянулось к культуре, к знаниям.

Пришло время и мне сесть за парту. Паша Ангелина[14] меня опередила: она поступила на подготовительное отделение сельскохозяйственного института.

Наши фамилии всегда упоминались рядом: мы жили в разных краях, но делали одно общее дело. Недолго думая, я написал директору Тимирязевской сельскохозяйственной академии. Просил зачислить на подготовительное отделение. Однако, прежде чем отправить письмо, посоветовался с Лидой.

К этому времени жена успела крепко привязаться к Шкуринской. Оставлять станицу ей было куда труднее, чем когда-то покидать Жестелево.

— Жаль, Костя, добро бросать, — ответила она, — Погоди, поставим дочек на ноги, тогда…,

— Тогда, Лида, поздно будет. Годы уйдут, я дедушкой, а ты бабушкой станем. Не до науки будет.

— Но ты же сам говорил, что учиться никогда не поздно.

— Говорил. Но лучше раньше, чем позже.

— Но тебя и так признают и ценят. Скажи, Костя, тебе диплом нужен? Но ведь и без него можно прожить. Работает же в эмтээс механик без диплома. Своей практикой он иного инженера за пояс заткнёт. Может быть, и. ты практикой возьмёшь?

Но я понимал, что одной практикой, без прочных агрономических знаний многого не достигнешь.

В этом я не раз убеждался. Приглашает меня как-то Владимир Петрович к себе в агрономический кабинет, берёт под руку, подводит к столу. Вижу, два ящика стоят. В глазах у агронома лукавинка, а тон прокурорский:

— Погляди, Костя, что ты натворил! Из ста жизней двадцать пять загубил, — и показывает рукой на первый ящик с редкими всходами.

А может быть, в амбаре зерно плохо хранили и оно там всхожесть потеряло? — оправдываюсь я. — Недаром говорится: «От худого семени не жди хорошего племени».

— Нет. Семена по влажности, по чистоте, по всхожести здесь все одинаковы. А вот в этом ящике, — продолжает Щербатых, девяносто семь зёрен из ста дали ростки.

— Может быть, семена с другого поля взяты?

— Нет, на том самом, что ты убирал. Только для этого ящика зёрна я своими руками из колосьев отбирал. Они были здоровыми, неповреждёнными. А те, что не взошли, — взяли из бункера твоего комбайна, в них была убита жизнь.