o da206a87ca827620

здание. Склонив на бок припорошенные снегом головы, на ней покачивались два

тела. Веревки – скрип-скрип.

Женщина.

«Горло повешенной бабы, чье тело, как колокол било над площадью

голой».

И подросток. Вернее, мужчина, похожий на подростка.

Букашка и Христо.

Рев убиваемого животного вырос в груди, но не вырвался на волю, а лишь

заморозил душу. Я оцепенел, превратился в скованный льдом труп.

256

-А этих три дни, как повесили, - охотно сообщил конвоир. – По личному

распоряжению Лорд-мэра. Сектанты, мать их. Отловили в резервации – и в

галстуки.

-Двоих? – хрипло спросил я.

-Да. Бабу и мутанта-недоростка. Баба визжала, как свинья, а мутант ничего

так держался. Когда ему петлю накинули, стал что-то орать про новый мир и

возрождение. Идиот, блядь.

Значит, Марину не поймали. Или - поймали, и она сейчас там, в сырых

казематах ОСОБи?

Что мне делать? Куда бежать? Марина!

Я метался в себе, как зверь в клетке. Но снаружи это состояние, видимо,

никак не проявлялось, потому что конвоир совершенно спокойно достал из

кармана папиросы, закурил, предложил мне. Я выхватил папиросу из желтоватых

пальцев.

-Эка ты по табаку изголодался, - посочувствовал конвоир, чиркая

зажигалкой.

Я жадно затянулся. Поперхнулся, закашлялся. Снова затянулся. Черт

подери, нужно успокоиться. Во что бы то ни стало нужно успокоиться. Марина,

возможно, еще жива. Обязана быть живой.

-Пойдем, - потянул меня за рукав конвоир. – Поглазел – и хорош.

-Секунду, браток.

Я шагнул к Христо, посмотрел в искаженное смертью лицо. Заголенные

руки трупа в черных пятнах, разрезах. Пытали… ОСОБь всегда пытает. Сказал ли

ты им про меня? Верю, что не сказал.

Снова – этот нутряной рев. И как только мое нутро не взрывается?

-Что, трупов никогда не видел? – спросил конвоир и засмеялся.

Еще бы – смешно: в мире зла никогда не видеть трупов.

Я не ответил.

-Идем.

Конвоир зашагал в противоположную от башни сторону.

-Эй, - окликнул я. – Куда тебе приказано меня доставить?

Он посмотрел через плечо, сплюнул на снег.

-На твою квартиру. И запереть. Заседание трибунала, вроде как только

завтра.

257

Ну что ж, хотя бы так. У меня будет время привести в порядок мысли,

обмозговать, успокоиться; наконец, просто выспаться.

Я ошибся. Когда конвоир запер дверь, и пространство комнаты обступило

меня, стало еще хуже.

Я улегся на пахнущую плесенью кровать. Из темноты соткалось лицо

Марины, улыбающейся, счастливой Марины, такой, какой она была, когда мы шли

через Джунгли. А у повешенной Букашки изо рта вывалился синий язык… Черт!

Бросился к двери. Ударил ногой по плотно сбитым доскам.

-Эй, там, выпусти меня.

Тишина.

-Выпусти, гад!

Ударил плечом.

Тишина.

Конечно, конвоир ушел восвояси, - в падлу стоять на морозе.

Я обрушил на дверь очередной удар, и заметался по комнате.

Марина!

Я свихнусь здесь.

Упал на кровать, лицом в соломенную подушку. Плесень.

Надо было идти с Олегычем и Шрамом. Что мне теперь делать? Как

пережить эту ночь?

Или, может, уже утро, там, снаружи? И только здесь ночь?

Мало-помалу усталость одолела (сказались несколько тревожных дней).

Серая пелена застлала глаза, затем она расцветилась.

«Широкая площадь. Эшафот. На эшафоте – стеклянная банка. В банке –

Серебристая Рыбка. Плавает кругами, шевелит плавниками и жабрами. Толпа.

Тысячи, нет - миллионы глаз. Ни лиц, ни рук, ни ног - только глаза. И шепоты.

Шелест шепотов. «Нам не слышно нового мира, мы хотим жить, как живем».

Кроме банки с рыбкой, на эшафоте – виселица в виде креста и два человека.

Марина и … И - палач. Вместо маски – противогаз. Вместо топора – сковородка.

Совсем не похож на палача. Но я знаю – это он. Сковородка раскалена докрасна,

но палач как ни в чем ни бывало, держит ее голой рукой. У Марины собраны в

пучок волосы. Лицо усталое и печальное. На ней - куртка Снегиря.

-Казни! – ревет в нетерпении толпа.

258

-Он ни в чем не виновен, - пытается докричаться до людей Марина, но

голос тонет в неистовстве толпы.

-Казни!

Палач смеется. Смех из-под противогаза похож на клокотанье воды в

чайнике.

-Доставай его, - бросает палач Марине.

Девушка отрицательно качает головой.

-Давай же!

Она шаг за шагом приближается к банке, достает трепещущую рыбешку.

-Бросай.

Рука Марины разжимается, Серебристая Рыбка летит на сковороду,

подскакивает и замирает на красном железе, медленно превращаясь в уголь.

Палач срывает противогаз».

Киркоров!

Я сел на постели.

Совсем забыл про Киркорова!

Я представил: Киркоров и Марина прячутся от особистов в бункере –

вдвоем, плечом к плечу, дыханье к дыханию. Рука Киркорова на Марининой

талии… Нет, - этого быть не может, она скорее умрет, чем даст этому ублюдку

прикоснуться к себе.

Черт подери, да где же утро?!

У двери раздался шум. Я вскочил.

Свет хлынул в комнату, скомкал ночь и отбросил в угол.

-На выход, - сказал появившийся на пороге конвоир. В руке он держал

тяжелый амбарный замок.

Мне захотелось броситься на этого человека, обнять его, а затем – убить,

или наоборот, - сначала убить, потом обнять.

Конвоир насмешливо оглядел меня.

-Тяжелая ночка?

-Пошел ты.

Он ухмыльнулся, обнажив ряд желтых мокрых зубов.

259

-Трибунал ждет.