О декабристах

Приезды, вернее, наезды фельдмаршальши, светлейшей княгини Волконской не всегда бывали удобны для местных жителей. Она останавливалась, конечно, не в гостиницах, да таких там и не было, а у кого-нибудь из местных чиновников или у купцов. Чтобы принять такую гостью, закалывали лучшего тельца; не всякому это было по карману, в особенности, если гостья заживалась. Постоянные были пререкания с ямщиками из-за чаев и с содержателями станций из-за прогонов. В первый же день приезда ее Марья Николаевна из своей комнаты услышала в гостиной резкую перебранку; отворив дверь, она увидела, что ее золовка сводила счеты с содержателем иркутской станции Анкудиновым; на все его требования и доводы она отвечала все одно: "Нет, нет, я была с вами достаточно женерезна"! (от французского слова genereux - щедрый).

Отец мой, в то время как приехала Софья Григорьевна, не был в Иркутске; он возвращался домой с одной из своих экспедиций и вез с собой, конечно, много подарков, гостинцев с китайской границы. По дороге он услышал, что к ним приехала тетка. "Ну, думает, не много останется из привезенных вещей". Содержимое пятнадцати ящиков было установлено в одной комнате вдоль стен. В течение недели Софья Григорьевна каждый день обходила, выбирала, уносила: в конце недели столы опустели. Оставалась соболья шкурка, которую отец привез себе на шапку; но вдруг и она исчезла. Отец пошел искать ее и, войдя к тетке в комнату, глянул на кровать: из-под подушки торчала мордочка ...

{121} Несмотря на все ее странности, осложнявшие естественное течение жизни, ее любили за блеск ее разговора, за яркость эпитетов, неожиданность сравнений. Она была мастерица на прозвища; у меня был целый список их ...

Но с годами странности приняли такие размеры и такие формы, что понемногу все, даже Елена Сергеевна, были вынуждены разойтись с ней. (Еще случай, рисующий Софью Григорьевну. Где-то во время какого-то пикника очутились в затруднительном положении на берегу бурливого потока. Один из присутствующих поднял Софью Григорьевну и понес ее на руках. Положение было опасное; она с ужасом глядела на шумящую воду и повторяла: "Oh, sauvez-moi, sauvez-moi! Je vous ferai gentilhomme de la chambre!" (Спасите меня, спасите! Я вас сделаю камер-юнкером!).)

В это приблизительно время, немного позднее, обрушилось на Волконских большое горе. Муж Елены Сергеевны, Молчанов, стал подавать признаки страшной болезни, - разжижения спинного мозга. Елена Сергеевна собралась везти его в Москву, а убитой горем Марии Николаевне оставила в утешение своего маленького Сережу. Здесь случилось одно обстоятельство, усугубившее и страдания больного и тревогу окружавших. Все письма того времени на протяжении двух лет, а может быть и более, полны тем, что, стало известно под именем "дела Занадворова".

Богатый лесопромышленник и поставщик Занадворов однажды объявил, что Молчанов получил с него взятку. Вне себя Молчанов побежал к Муравьеву. Говорят, никогда не видали Муравьева в таком состоянии гнева. У меня была записка на четырех страницах без подписи, не знаю, кем составленная; в этой записке удивительно картинно описывался блистательный официальный прием в генерал-губернаторском доме, - весь чиновный люд, {122} военные власти, духовенство, купечество. В рядах последнего был и Занадворов. Отворилась дверь, и из нее не вышел, а вылетел Муравьев прямо на Занадворова. В присутствии всех он так отчитал его, что тот с опущенной головой должен был выйти, как избитая собака, а генерал-губернатор громким голосом, чтобы он слышал, приказал полицеймейстеру каждый вечер докладывать ему о поведении Занадворова и с кем он видается.

Не могу здесь в кратких словах и на память передать тот трепет, которым проникнут рассказ неизвестного свидетеля этой сцены, но чувствуется, что вся Восточная Сибирь была взволнована этим делом. Волнение перекинулось и в Западную Сибирь. Муравьев настоял на том, чтобы, для большего беспристрастия, дело разбиралось в одном из западно-сибирских судов. Однако, это не помогло: против силы золота не было средств предосторожности, - суд был подкуплен Занадворовым. Волнения пуще разгорались; больной в Москве терял последние проблески рассудка, домашние в Иркутске томились в ожидании второй инстанции. Занадворов поехал в Петербург и Москву хлопотать. Есть указазания в письмах, что им были сделаны попытки воздействовать на Сенат, но они разбились об этот оплот правосудия: Молчанов был оправдан. Какая судьба постигла Занадворова, не помню, но Молчанов своего оправдания уже не мог узнать, и он умер до окончания дела, да и рассудок его давно угас.

На похоронах Молчанова в ту минуту, когда выносили из дому гроб, подкатила коляска, в ней сидел Занадворов. Александр Николаевич Раевский кинулся к нему с угрозами и помешал ему выйти из коляски, - он уехал прежде, чем Елена Сергеевна его заметила.

(Дополнение ldn-knigi:

Взято из:

"Антагонист"