О детях и прочей нечисти

Он демонстративно усаживается перед искусственным камином, скрестив ноги так, что когти торчат по обе стороны под опасными углами.

— Ну, в доме — то, может, превратишься? — с надеждой спрашиваю я.

Ирлик морщится.

— Не хочу. У тебя тут даже живого огня нету, вроде тепло, а неуютно. Да вы меня уже все видели, от кого скрываться — то?

— Тут Азаматовы мать и брат, — говорю, подавляя желание возмутиться: у меня идеально уютный дом, а живой огонь — это постоянная опасность пожара!

— Вот не понять мне вас, людей, — встряхивает гривой Ирлик. — Какая разница, как я выгляжу? Суть — то одна!

— Когда ты выглядишь, как человек, можно временно забыть про суть, — поясняю я.

— Забыть — это да — а… — протягивает Ирлик задумчиво. — Кстати! Как твоя вышивка поживает?

— Да вот, — делаю жест в сторону разложенной на столике канвы и расставленных по всем креслам коробок с богатствами. — Только материалы подобрать успела. Пытаюсь придумать, как тебя лучше изображать, и пока ничего путного в голову не приходит. Хочется похоже, но я же не художник.

Как — то незаметно для меня Ирлик внезапно оказывается посреди моего барахла, не изменив позы. Суёт нос в нитки, шерудит мизинцем в бисере.

— Красиво, — заключает. — Земное всё, да? На Муданге так делать не умеют. Так тебе чего, позировать надо, что ли?

— Э — э-э, собственно… А нельзя тебя сфотографировать? — решаюсь я.

Ирлик сдвигает брови под напряжением мысли.

— Это такие моментальные картинки, что ли? А как они получаются?

— Ну — у, там свет попадает на сенсор, превращается в электричество и выводится на экран… — мучительно адаптирую я институтский курс оптики.

— А откуда этот свет берётся? — серьёзно спрашивает Ирлик.

— Из чего — нибудь светящегося, — пожимаю плечами. — А от всего прочего он отражается и тоже попадает на сенсор.

Он всё ещё морщит лоб.

— Это от человеческого глаза сильно отличается? — спрашивает наконец.

— Сенсор по — другому устроен, и у хорошего глаза изображение получается лучше.

— Тогда, наверное, можно, — поднимает брови Ирлик. — Попробуй.

— Сейчас попробую, я, правда, спрашивала в другом смысле… Тут, на Муданге, среди людей считается, что по фотографии можно сглазить или ещё что… поэтому, например, нас с Азаматом снимать запрещено.

Ирлик заходится хохотом.

— Ты же не думаешь, что меня можно сглазить! — веселится он, откидывась на ковёр перед камином. — Ой, не могу, уморила! Как ты себе это представляешь?

— Никак, — ухмыляюсь я, щёлкая камерой. — Ты отлично получился, гляди!

— А, так это была уловка? Уважаю! — радуется Ирлик, элегантно перекатываясь по ковру, чтобы заглянуть в превьюшку. — М — м, ничего, только мне твой неживой огонь не нравится.

— Я могу взять фотку настоящего и вклеить, а с этого уже вышивать…

— Да ну, что, огня не хватает? Давай нормальный разведём!

— Ну не в доме же! — ужасаюсь я.

— Ладно, — снисходит Ирлик, — не в доме, так не в доме. У вас кострище где — то было на берегу, пошли туда.

— Погоди, давай всех дождёмся… У меня тут ребёнок спит, не хочу его одного оставлять, а то проснётся, испугается…

Ирлик со вздохом встаёт, подходит к манежу, скорчивается над Алэком и принюхивается.

— Он ещё два часа проспит. Пошли, я терпеть не могу ждать.

Поняв, что спорить бессмысленно, я иду одеваться.

На улице не очень холодно, на небе тучи, сквозь которые еле — еле пробивается свет Второй луны. Филин, которого не взяли на рыбалку, при виде Ирлика поджимает хвост и исчезает в будке с приглушённым всхлипом. Ирлик не обращает внимания, протапливает снег своими большими ступнями, а я семеню следом, проваливаясь по щиколотку.

— Шагай почаще, — прошу. — Мне так легче идти будет.

Он бросает на меня весёлый взгляд через плечо, припадает к земле и дует вперёд. Теперь перед нами прямая чёрная тропинка до кострища. Правда, боюсь, что — то из маминых посадок пострадало.

— Ещё же дрова надо взять! — вспоминаю я.

— За каким шакалом тебе дрова? — воздевает руки к небесам Ирлик. — Я захочу, снег гореть будет!

— Как скажешь, — покладисто соглашаюсь я.

Кострище завалено снегом, но как только Ирлик встаёт в круг камней, ночь озаряется высоченным пламенем. Он ласково улыбается, разбалтывая огонь руками, потом набирает пригоршню и умывается им — лицо, грудь и подмышками не забыл сполоснуть. Я только успеваю щёлкать. Впрочем, результат какой — то странный.

— Тут на снимках получается, что ты как будто светишься изнутри, — говорю. — Дома так не было.

— А что, не надо? — оборачивается Ирлик, лениво перекидывая язычок пламени из одной ладони в другую. — Ты же сказала, всё, что светится, попадает. Я думал, так будет лучше…

— Эм — м, я ещё сказала, что от несветящегося отражается и тоже попадает. А лучше — не лучше, сам смотри, только камеру мне не спали.

Ирлик приглушает костёр и наклоняется рассмотреть превьюшки.

— Ой, нет, мне так не нравится, — морщится он. — Тут меня и не узнать. Давай заново.