О девице-торс и господах Кувшинниковых

Александр Валентинович Амфитеатров О двиц-торсъ и господахъ Кувшинниковыхъ

Въ одной изъ столичныхъ газетъ печаталась (1902 г.) курьезная повсть о художник, который задумалъ удивить міръ картиною, изображающею утренній кутежъ веселой компаніи съ погибшими, но милыми созданіями. Въ качеств моделей для послднихъ, художникъ приглашаетъ дамъ изъ порядочнаго общества. Т отказываются. Художникъ оскорбленъ и бранитъ ихъ «мщанками» и «идіотками». Симпатіи автора всецло на сторон художника, хотя ршительно необъяснимо, ни почему проститутокъ необходимо писать не съ проститутокъ же, a съ порядочныхъ женщинъ, ни почему столь обидно художнику весьма естественное отвращеніе порядочныхъ женщинъ къ перспектив быть увковченными на полотн въ совершенно несвойственномъ имъ вид подвыпившихъ проститутокъ.

Въ другой столичной газет я цлую недлю слдилъ за необычайно глубокомысленною и пылкою полемикою противъ какихъ-то оперныхъ пвицъ «образцовой сцены», имвшихъ дерзость отказаться отъ концерта съ благосклоннымъ участіемъ «знаменитой исполнительвицы цыганскихъ романсовъ». Гордымъ пвицамъ жестоко вымыты головы, и съ удовольствіемъ констатированъ фактъ, что отказъ ихъ отъ концерта не имлъ вліянія на сборъ: публика, очевидно, пришла не для нихъ, a для исполнительницы цыганскихъ романсовъ. Мораль:

– Не важничайте съ вашимъ «святымъ искусствомъ». Грошъ ему вмст съ вами цна. Если не желаете стоять на одной доск съ «исполнительницею цыганскихъ романсовъ», это убытокъ вашъ, a не ея. Ибо она длаетъ сборы, a вы – нули. Она есть вещь, a вы – гиль.

Лтомъ 1901 года одна итальянка изъ кафешантана, особа очень красивая и поддержанная богатымъ и знатнымъ покровительствомъ, пожелала превратиться въ оперную пвицу.

– Вы играете на скрипк? – спрашивалъ кто-то кого-то.

– Не знаю, не пробовалъ.

Въ томъ же род были вокальныя познанія красивой итальянки. Тмъ не мене пикантность ея шальной зати сдлала возможнымъ даже невозможное. Она пла упрощенную Травіату, искаженную Маргариту, подъ крохотный оркестрикъ, разсчитанный, чтобы не заглушить ея голоса, съ постояняымъ подыгрываніемъ мелодіи и т. д. Театръ былъ всегда переполненъ «избранною публикою», которую принято «называть о азаръ»; критики, которые настоящей оперной пвиц не простятъ ни одной ноты, не то что фальшивой, a хотя бы облегченной, пунктированной, находили всю эту музыкальную анархію весьма милою шалостью; хроникеры безпечальнаго вдомства писали отчеты о спектакляхъ только что не въ стихахъ. Когда кто-нибудь дерзновенный заикался напомнить о требованіяхъ искусства, на него смотрли дико:

– Какого вамъ еще искусства? Она длаетъ полные сборы, ее вс слушаютъ, – вотъ вамъ и искусство.

Кто-то осмлился напечатать замтку, что итальянка не иметъ понятія объ оперномъ пніи, фальшивитъ, неритмична. Тогда въ спеціальномъ театральномъ орган появилась отвтная статья, съ развязною проповдью, что это-то именно и хорошо въ итальянк, что она поетъ оперу, не умя пть такъ, какъ артистки, умющія пть, – ремесленницы, a итальянка уже самою фальшивостью и неритмичностью своею обнаруживаетъ, съ какою мощью она чувствуетъ музыкальную драму, – она-де выше педантическихъ требованій правильнаго звука и ритма. Даже дурная привычка итальянки считать тактъ всмъ корпусомъ, превращая себя въ живой метрономъ, – первое, отъ чего отучаютъ своихъ питомцевъ профессора пнія, – даже и эта неуклюжесть была прославляема, какъ верхъ граціозной наивности.

Нсколько лтъ назадъ, въ Петербург, въ театр А. С. Суворина, шла декадентская переводная пьеса.

– Что скажете? – спросилъ своего сосда причастный къ длу, старый критикъ.

– Много красивыхъ лирическихъ мстъ, но, въ общемъ, болзненная ерунда какая-то.

Критикъ посмотрлъ звремъ и сказалъ:

– Сперва напишите пьесу, чтобы выдержала сотни представленій, a потомъ уже и говорите, что такая пьеса – ерунда.

И многіе съ тхъ поръ такія счастливыя пьесы написали. Таковъ г. Викторъ Протопоповъ съ «Рабынями веселья», таковъ г. Плещеевъ съ «Мотылькомъ» («Не въ своей роли»), таковы закройщики злополучныхъ «Петербургскихъ трущобъ», гг. Арбенинъ и Евдокимовъ. Если разсматривать драматическое искусство съ точки зрнія стараго критика, то эти четыре автора въ прав назвать ерундою не только сомнительную декадентщину французской полузнаменитости, о коей шла тогда рчь, но и всю русскую литературу для театра, до Островскаго включительно: даже «Гроза», за свои сорокъ лтъ мыканья по театрамъ россійскимъ, не выдержала столькихъ представленій, какъ «Рабыни веселья» за два года съ ихъ постановки. И опять-таки я знаю случай, что, когда заслуженная драматическая актриса не пожелала играть въ «Рабыняхъ» кафешантанную диву, режиссеръ рзко спросилъ ее:

– Что же вы можете играть?

– Мой репертуаръ извстенъ.

– На пустой залъ-съ.