О диалектике абстрактного и конкретного в научно-теоретическом познании

Вначале мы указали, что соотношение абстрактного и конкретного выступает прежде всего как различие между односторонним и всесторонним, полным, развернутым в систему категорий знанием о предмете. Это верно лишь при том предположении, что само требование всесторонности понимается диалектически, а не эклектически. Конкретное знание вовсе не обязано воспроизводить все без исключения стороны, подробности, обстоятельства, так или иначе относящиеся к рассматриваемому предмету. Оно должно вскрывать внутреннюю взаимосвязь, выражающую его специфическую природу.

Поэтому, когда говорится, что конкретность рассмотрения совпадает со всесторонностью рассмотрения, со всесторонностью учета всех обстоятельств, условий, тенденций и влияний, то вовсе не имеется в виду, что конкретное знание должно содержать в себе все без исключения эмпирические подробности, имеющие место в чувственно-данном существовании предмета и так или иначе связанные с исследуемым предметом.

Это особенно важно подчеркнуть по той причине, что спекуляция на требовании всесторонности рассмотрения всегда служила и служит одним из самых распространенных способов подмены диалектики софистикой и эклектикой, одним из способов подделки ползучего эмпиризма под теоретическое мышление.

«При подделке марксизма под оппортунизм, — указывал Ленин, — подделка эклектизма под диалектику легче всего обманывает массы, дает кажущееся удовлетворение, якобы учитывает все стороны процесса, все тенденции развития, все противоречивые влияния и проч., а на деле не дает никакого цельного и революционного понимания процесса общественного развития»[5].

В этом случае разговорами о том, что не надо-де впадать в односторонность, что нужно учитывать и то, и это, и пятое, и десятое, маскируется самый абстрактный (в дурном, субъективном значении этого слова) подход к осмысливанию явлений. Внешне создается иллюзия наиконкретнейшего рассмотрения, а на деле это есть способ увести мысль в сторону от главного, от решающего, определяющего, способ похоронить это главное под грудой рассуждений о второстепенных деталях, имеющих действительное, но весьма несущественное отношение к предмету рассмотрения. Путь к конкретному пониманию здесь подменяется субъективно-произвольным блужданием от одной абстракции к другой.

Подобное «всестороннее» рассмотрение не требует никакой специальной философской подготовки, и проделывать его легче, чем систематически подвигаться в анализе к действительно конкретному пониманию, к выработке подлинно конкретной системы категорий, выражающих объективное существо предмета. И это потому нетрудно, что любой, самый незначительный и несложный предмет в реальности обладает абсолютно бесконечным числом сторон, связей и отношений со всем мирозданием. В каждой капле воды отражается все богатство вселенной.

Если понять требование конкретности в смысле требования абсолютно полной законченности знания, исчерпывающего все без остатка [50] эмпирические подробности объекта, то в таком случае конкретность окажется недостижимым идеалом, синей птицей, которая перестает быть синей тотчас, как только человек ее схватывает. Это и есть типично метафизическое понимание конкретности, то самое понимание, которое с неизбежностью приводит эмпирика-метафизика к агностицизму.

Когда речь идет о конкретности как категории, выражающей собою ступеньку, форму теоретического познания, мышления в понятиях, то говорить о ней вне учета ее диалектически противоречивого единства с абстрактным нелепо, точно так же, как нелепо говорить об абсолютной необходимости, которая бы не выражалась через случайность, или о сущности, которая бы не «являлась».

Конкретность теории, научно-теоретического познания измеряется его соответствием с объективной внутренней необходимой взаимосвязью, с закономерностью существования и развития объекта, а вовсе не с полнотой чувственного образа этого объекта. И в этом — сила теории, а не слабость ее, как это неизбежно представляется метафизически мыслящему эмпирику. Это — проявление не абстрактности, не ущербности теории по сравнению в богатством чувственного созерцания и представления, а, наоборот, ее величайшее преимущество перед последними. Теоретическое, по внешности абстрактное отражение гораздо ближе к действительной конкретности, чем непосредственное созерцание и представление.