О дивный новый мир. Остров (сборник)

Она взяла его за руку и помогла выбраться из гамака. Через две минуты они уже проезжали мимо пруда с лотосами и огромного Будды, медитировавшего под капюшоном кобры, мимо белого быка, а потом выехали через главные ворота. Дождь кончился, и на зеленом небе величавые облака сияли фигурами архангелов. Уже низко опустившееся на западе к горизонту солнце светило так ярко, что это казалось чем-то сверхъестественным.

Soles occidere et redire possunt, Nobis cum semel occidit brevis lux, Nox est perpetua una dormienda. Da mi basia mille[76].

Закаты и смерть; смерть, но затем опять поцелуи. А поцелуи означают новые рождения, а потом смерть еще одного поколения тех, кто так любуется закатами.

— Что вы говорите людям, которые умирают? — спросил он. — Тоже внушаете им не забивать себе головы мыслями о бессмертии и продолжать дело?

— Если вам угодно излагать это таким образом, то да: мы внушаем им именно это. Осознание и восприимчивость — в них состоит суть искусства смерти.

— И вы обучаете даже такому искусству?

— Я бы выразилась иначе. Мы помогаем им совершенствоваться в искусстве жизни, даже пока они умирают. Познание, кем в действительности является человек, понимание универсальной и обезличенной жизни, которая протекает внутри каждого из нас, — в этом заключено искусство жизни, и мы можем только помогать умирающим продолжать идти путем познания. До самого конца. А быть может, и после того, как наступит конец.

— После? — удивленно спросил он. — Но вы же сами сказали, что это нечто, о чем умирающие не должны думать.

— Мы не просим их думать об этом. Но если «после» существует, мы стараемся помочь им перейти туда. Если «после» существует, — повторила она, — если универсальная жизнь продолжается, после того как подходит к завершению индивидуальная жизнь твоего «я».

— А как считаете вы сами: она продолжается?

Сузила улыбнулась:

— Мое личное мнение не играет никакой роли. Важно лишь то, что я могу обезличенно испытывать, пока живу, пока умираю и, быть может, даже после смерти.

Она направила машину на стоянку и заглушила двигатель. В деревню они вошли пешком. Рабочий день только что закончился, и на главной улице образовалась такая толпа, что приходилось буквально протискиваться сквозь нее.

— Я пойду туда первая, — объявила Сузила, а потом обратилась к Мэри Сароджини: — Вы же будьте в больнице через час. Но не раньше.

Она повернулась и, прокладывая себе путь среди заполонивших тротуар пешеходов, скоро скрылась из виду.

— Теперь тебе командовать, — сказал Уилл, улыбнувшись стоявшему рядом ребенку.

Мэри Сароджини очень серьезно кивнула и взяла его за руку.

— Пойдемте и посмотрим, что происходит на площади, — предложила она.

— Что случилось с твоей бабушкой Лакшми? — спросил Уилл, когда они тоже двинулись вдоль по густо усыпанной народом улице.

— В точности я не знаю, — ответила Мэри Сароджини. — Она стала выглядеть совсем старенькой. Но это, наверное, потому, что у нее все-таки рак.

— Ты знаешь, какого рода рак? — спросил он.

Мэри Сароджини знала все прекрасно.

— Это когда часть тебя забывает о существовании остальной тебя и ведет себя так, как люди, которые сошли с ума: делается все больше и больше, словно никого в мире не существует, кроме нее. Иногда такое можно лечить. Но обычно разрастание продолжается, пока человек не умирает.

— Именно так происходит с бабушкой Лакшми?

— Да, и теперь нужен кто-то, чтобы помочь ей умереть.

— Твоя мама часто помогает людям умирать?

Ребенок кивнул:

— Она делает это очень хорошо.

— А ты сама когда-нибудь видела, как кто-то умирал?

— Конечно, — ответила Мэри Сароджини, явно удивленная подобным вопросом. — Дайте подумать… — Она стала делать в уме какие-то подсчеты. — Я видела, как умерли пять человек. Шесть, если младенцы тоже учитываются.

— В твоем возрасте я еще ни разу не видел смерти людей.

— Не видели?

— Только смерть собаки.

— Собаки умирают легче, чем люди. Они не обсуждают всего заранее.

— А что ты думаешь… о смерти людей?

— Мне кажется это не так тяжело, как рожать. Вот что действительно ужасно. По крайней мере выглядит ужасно. Но только потом ты вспоминаешь, что они не чувствуют боли. Они отключают в себе болевые ощущения.

— Можешь мне не поверить, — сказал Уилл, — но я никогда не видел, как рождается младенец.

— Никогда? — Теперь Мэри Сароджини выглядела очень удивленной. — Даже когда учились в школе?

Уилл на мгновение представил себе, как директор его школы в облачении каноника ведет три сотни мальчиков в черных пальто в родильный дом.

— Нет. Даже когда учился в школе, — сказал он вслух.

— Вы не видели смерти человека и никогда не присутствовали при родах. Как же вы узнавали обо всем этом?

— В той школе, которую посещал я, — ответил он, — мы не получали знания о вещах. Нас обучали только словам.

Девочка посмотрела на него, покачала головой, а потом подняла смуглую ручонку и со значением постучала себя по лбу.

— Безумие какое-то! — сказала она. — Или вас просто учили очень глупые преподаватели?