О друзьях-товарищах

За все время совместной службы в Днепровской флотилии мы встретились с ним только раз. Да и разговаривали недолго. Но из поля зрения я не выпускал его и очень гордился тем, что слышал о нем только хорошее (знай наших!).

Так, в районе Скрыгалово матросы Пономарев и Тупицын с армейским разведчиком лейтенантом Мальцевым получили приказ взять «языка».

Благополучно прошли по вражескому минному полю, подползли к окопам. Полежали, прислушиваясь и всматриваясь в ночь. Потом лейтенант Мальцев уловил в окопе какое-то шевеление, заглянул туда и увидел двух вражеских солдат.

Чуть побольше минуты потребовалось разведчикам, чтобы прикончить одного, а второго спеленать.

С невероятной легкостью разведчики с «языком» добрались и до прохода во вражеском минном поле, а тут…

На войне случалось всякое, порой такое невероятное, что диву даешься. Вот и в этот раз… наша разведка столкнулась с вражеской! Сразу ночную тишину разорвали очереди автоматов, а чуть позднее зарокотали пулеметы, начали рваться мины. Одна из них сразу же накрыла и лейтенанта Мальцева, и «языка».

Конечно, самым логичным в создавшейся обстановке было бы побыстрее оторваться от врага и поспешить к нашим окопам. А Пономарев с Тупицыным навалились на вражеского разведчика, который под руку подвернулся, сграбастали его так сноровисто, что остальные фашисты ничего не заметили.

Насколько хорош был этот «язык», сколько ценных сведений он дал, можно судить хотя бы по тому, что он оказался… обер-лейтенантом и командиром разведки!

Последнее, разумеется, случайность. Но сам захват «языка» в таких невероятно трудных условиях — факт, который дает возможность с уверенностью заявить, что у Пономарева и его напарника были по-настоящему железные нервы, что на первом плане у этих парней всегда стоял сыновний долг перед Родиной — долг воина.

В Пинске Пономарев со своим отделением был почти в центре города, когда гитлеровцы наконец-то опомнились, стали оказывать яростное сопротивление. Из опыта прошлых боев он знал, что, накопив силы, враг будет обязательно атаковать; поэтому и приказал занять круговую оборону.

Двое суток отделение Пономарева удерживало свои позиции!

Больше того, в течение этих двух суток он лично уничтожил дзот, у которого было четыре амбразуры, две пулеметные точки и около десяти фашистов.

За эти двое суток мы неоднократно ходили в Пинск, чтобы «подкормить» десантников патронами и людьми. Но в большинстве случаев огонь врага был так плотен и прицелен, что мы разгружались в Припяти; отсюда вплавь пополнение перебиралось в город.

А утром 14 июля, когда армейским дивизиям все же удалось нависнуть над Пинском с севера, враг начал поспешный отход, и мы прорвались в город, думали — в последний раз под огнем вошли в него. Но едва вернулись — ко мне подбежал армейский лейтенант и чуть не плача сказал, что бойцов с минометами мы недавно увезли в Пинск, а его с минами почему-то забыли.

Чтобы доставить в Пинск этого незадачливого лейтенанта с его грузом, достаточно было и одного катера-тральщика; поэтому я глядел на командиров катеров, толпившихся рядом: нет ли добровольца?

Командиры не прятали от меня глаз. Однако ни один из них не изъявил желания еще раз сходить в город. Тогда я понял, почему этот лейтенант вызывает у меня такое раздражение: заканчивался последний бой за Пинск, мы свое уже сделали, считали, что теперь-то обязательно пойдем на отдых, и вдруг кому-то одному (!) из нас, командиров, снова испытывать свою судьбу, снова идти под мины и пули врага.

Конечно, можно было посмотреть в глаза любого и сказать: «Ты!». Но я повернулся к своему замполиту старшему лейтенанту Гриденко и спросил как можно беспечнее:

— Может, Леша, сами прогуляемся?

До Пинска дошли — враг не сделал по нам ни одного выстрела. Зато только стали разгружаться — рядом с катером-тральщиком рванула первая мина, и пошло-поехало! Однако мои матросы и солдаты, прибежавшие на помощь, будто не замечали разрывов мин, работали в темпе, и скоро последний ящик перекочевал на берег.

Немедленно мы снялись со швартовых. Помню, я стоял перед рубкой и радовался, что никто из моих людей сегодня не пострадал.

А разрывы мин сопровождали нас. Но все то с перелетом, то с недолетом.

Вот и землечерпалка. Миновать ее — и опасность окажется позади…

Эта мина оглушительно рванула в ковше землечерпалки. Сразу же что-то ударило меня в правое бедро. По ноге заструилась кровь. Выждав немного, я осторожно ступил на раненую ногу, убедился, что не перебита. Это обрадовало.

Кровь из раны шла так обильно, что начала кружиться голова. Чувствовал, надо бы лечь или сесть, но продолжал стоять: боялся потерять равновесие и свалиться за борт.

Остался за кормой разрыв последней мины — из рубки выскочил Гриденко и затараторил:

— А все-таки хреновые они стрелки! Не могли попасть в нас, когда мы стояли на выгрузке!.. А вы, товарищ капитан-лейтенант, счастливый: над самой вашей головой осколок продырявил рубку. Ударь он сантиметра на три ниже — и…

— Леша, помоги мне сесть, я ранен, — попросил я.