О друзьях-товарищах

И еще тогда мы выпили за всех товарищей, которые не дошли до этого счастливого дня. Выпили молча. Молча и постояли, воздав посильное их памяти.

Потом дали слово, что теперь будем встречаться. И разъехались по домам, бережно храня тепло, сердцем накопленное за эти двое суток.

И позднее я еще не раз обижался на свою память за то, что она многое утаивает от меня.

Вот, например, вскоре после выхода в свет первого издания этой книги приехал ко мне Корионов Дмитрий Александрович; в период Сталинградской битвы и разминирования Волги (1942 и 1943 годы) он служил мотористом на одном из моих катеров-тральщиков.

Более тридцати лет мы с ним не виделись!

Сердечно и осторожно потискали друг друга и давай судачить о чем угодно, только не о войне, не о том, что нам вместе пришлось пережить. Почему так? Лично мне сначала как-то неловко было говорить о минувших боях с человеком, который теперь даже на стул садился с видимым усилием; безжалостное время основательно поработало над ним.

А потом, помнится, я спросил, почему он не носит орденских планок; у нас они собственной кровью омыты.

Он помялся, поерзал на стуле, а потом и врезал мне:

— У меня-то всего их две: «За оборону Сталинграда» и «За победу над Германией».

Я, конечно, распетушился: дескать, как так две медали? А где медали «Двадцать лет победы в Великой Отечественной войне» и «50 лет Вооруженных Сил СССР»? Где нагрудный знак «25 лет победы в Великой Отечественной войне?»

Дмитрий Александрович спокойно выслушал мою гневную тираду, а потом неотразимо и парировал ее:

— Так что, разрешите доложить, товарищ комдив, нет у меня того, что вы требуете. — И пояснил после небольшой паузы: — По вине военкоматского начальства не имею.

Уехал он домой в поселок Рябинино Чердынского района нашей области — я написал письмо в военкомат по месту его жительства. Скоро и ответ получил. Не из военкомата, а от Дмитрия Александровича: он благодарил за то, что я позаботился о нем, сообщил, что ему вручили (наконец-то!) и медали, и нагрудный знак.

Вроде бы все прекрасно кончилось, справедливость восторжествовала, но меня и сегодня не покидает чувство вины и перед Дмитрием Александровичем, и перед многими другими своими бывшими матросами. Вины за то, что своевременно перед командованием не возбудил ходатайства об их награждении орденом или боевой медалью.

Может быть, тот же Корионов не заслужил большего, чем те две медали, с которыми он — победитель! — вернулся с самой кровавой войны? Может быть, для него и этого лишка? Да только за то, что, не дрогнув, он выстоял в Сталинградской битве, как мне кажется, ему орден положен!

А боевое траление в течение многих месяцев, где смерть подстерегала любого ежесекундно?

Если говорить откровенно, то во время траления все мы, кто имел хоть малейшую возможность позволить себе это, старались находиться на верхней палубе (авось взрывом мины только сбросит в реку!), а Корионов неизменно торчал в моторном отсеке и на нас лишь изредка и с завистью поглядывал в иллюминатор. И ни разу даже попытки не сделал присоединиться к нам!

И еще — за те два года, что мы служили вместе, не было у нас такого случая, чтобы забарахлил мотор, за которым приглядывал он.

К уже сказанному обязательно приплюсуйте и то, что Дмитрий Александрович прошел через все четыре долгих года Великой Отечественной войны!

Вспомнил я все это, обдумал спокойно и основательно, потому и чувствую себя виноватым перед Коршуновым за то, что своевременно и должным образом не оценил его усердия, безотказности и умения осилить свой личный страх ради общего дела.

Оправдываю себя лишь тем, что ничего особо «громкого» за Дмитрием Александровичем не числилось, что точно так же вели себя и другие сотни моих матросов.

Только очень слаб этот довод, за неимением лучшего за него цепляюсь, в душе прекрасно понимая, что если ни разу и не забарахлил мотор нашего катера-тральщика, не забарахлил во время траления или яростной вражеской бомбежки, то заслуга в этом исключительно его, Корионова. Вот и выходит, что и уцелели мы, и успешно фашистов лущили в том числе и потому, что среди нас все время был моторист Корионов — неразговорчивый, вроде бы чрезмерно стеснительный, но прекрасный товарищ и специалист.

Ну как мне не винить себя за то, что не понял, не оценил всего этого еще в годы Великой Отечественной войны?

А в 1977 году произошел и еще один случай, тоже дающий мне основания обижаться на свою память.

Началось все с того, что кто-то по телефону спросил у меня, а не тот ли я старший лейтенант, который водил на Дон отряд минеров-подрывников. Уже сам этот вопрос заставил насторожиться (ведь вскоре после возвращения с Дона я стал уже капитан-лейтенантом, значит, кто-то из моих ранних звонит!). А тут еще и этот голос — мягкий, чуть приглушенный; честное слово, он знаком мне!

Сдерживая волнение, ответил, что это я. Вот тогда из телефонной трубки и выплеснулось на меня вовсе неожиданное:

— Докладывает старшина 1-й статьи Клековкин! Прибыл в Пермь в составе делегации ижевцев!