О душах умерших людей

В истории философии, написанной архимандритом Гавриилом, в статье о Вольфе, которая носит название «Лейбницев редактор», автор пишет: «Идеи Лейбница, исключая учение о монадах и гипотезы предопределенного согласия, в Германии распространил Христиан Волф, который через занятие математикою, философиею Картезия, сочинениями современника лейбницева Ватера Чирнгаузена, сделался одним из затнейших философов школы догматической. Его услуга состоит в том, что он умел основательно и в систематической связи представить все учение Лейбницево при помощи метода, называемого математическим; а недостаток его заключается в том, что он преувеличил этот метод и подчинил его всем тонкостям формализма. Можно сказать, что он своею медлительностью и бесполезным разбором логических понятий содействовал к происхождению отвращения к занятиям умозрительным, и в особенности к изысканиям метафизическим. Нравственность, которой он учил, основывалась на следующем главном правиле: делай то, что усовершает тебя и твое состояние. Поелику все то, что делает нас и наше состояние совершеннейшим, называется добром, а все то, что делает нас и наше состояние несовершеннейшим, называется злом: то некоторые из последователей Волфия выражают его начало следующим образом: делай добро и уклоняйся зла. Но сей закон Волфия дышит самолюбием, а потому противен природе существа одаренного разумом, который обязывает нас стараться о усовершенствовании других, иногда даже с ущербом собственного благоденствия»[16].

Болотов довольно быстро понял, что вольфианство входит в противоречие с его принципиальными мировоззренческими принципами. Он отмечает, что «философия сия имела многие недостатки и несовершенства: что самыя основания, на которых все здание оной воздвигнуто, были слабы и ненадежны и что вообще была она такого свойства, что дотоле, покуда человек, прилепившийся к оной будет только вскользь оной держаться и оставаться довольным тем, что в ней содержится, он может быть и добрым и безопасным, а как скоро из последователей оной кто-нибудь похочет далее простирать свои мысли и углубляться более в существо вещей всех, то всего и скорее может сбиться с правой тропы и заблудиться до того, что сделается наконец деистом, вольнодумом и самым даже безбожником»[17].

Болотов делается сторонником системы Христиана Августа Крузия, называвшим систематику Вольфа «иллюзорной»[18] и критиковавшим его следование системе предустановленной гармонии. Если Вольф полагает, что виды познания различаются по степени приближения к истине, причем самым совершенным является познание математическое, стоящее выше философского (знание причин явлений) и исторического (знание просто фактов), то Крузий считает, что философское и математическое познание различаются по объекту исследования. Предметом первого является реальное, предметом второго – мыслимое. Крузий также полагает, что природа Бога принципиально непознаваема.

Крузий считает, что между материальной и идеальной субстанциями существует некоторая связь. Она описывается им не как «физическое влияние», а как нечто среднее между «физическим» и «сверхфизическим», являющееся результатом действия особой субстанциональной силы[19]. Собственно, именно эту модель Болотов и использовал в своей пневматологической схеме вместо несколько примитивной и устаревшей аристотелевской.

Крузий говорит о том, что свобода является главной нравственной ценностью, а добродетель – залогом счастья. Эти рассуждения были Болотову очень близки. Он начал посещать лекции г. Веймана, который излагал их тайно у себя дома, чтобы не раздражать своих коллег-вольфи-анцев. Таким образом, наш герой получил «впервые истинныя и ясныя понятия как о натуре, так и о свойствах и совершенствах божеских, о натуре и о существе всего созданнаго мира, а что всего важнее, о существе, силах и свойствах собственной души нашей. Или, короче сказать, спознакомился короче с Богом, миром и самим собою»[20]. Уже в старости, в диалоге «Старик со внуком» Болотов пишет о влиянии на всю его жизнь «славившегося в то время в Германии великого богослова и философа, которого с новою тогда еще философскою системою, пекущийся о благе моем промысле Господню угодно было меня познакомить, и которая была для меня во все течение моей жизни так полезна, что я не мог довольно возблагодарить за то божеской помысел и Его обо мне всегдашнее попечение»[21], имея в виду, вероятно, именно Крузия.