О, этот вьюноша летучий!

– Конечно, соблаговолю! – воскликнула девочка и тут же, как бы подхваченная вдохновением, спросила: – А о чем ты мечтаешь, Песни Труда?

Петя поморщился, но все-таки ответил:

– Хотел бы быть на десяток лет старше… на фронт… летчиком или десантником… но, учти, я об этом не люблю трепаться…

– Понимаю, – прошептала Эльмира.

Снизу с улицы донеслась песня:

Ночь коротка,
Спят облака.
Покидая ваш маленький город…

– Марина возвращается, – сказал Петя. – Пока, Эль… Эльсинора…

Он махнул рукой и быстро исчез в трубе.

– Эльсинора, – вздохнула счастливая Эльмира. – Леди Эльсинора… Старший сержант Эльсинора Кущина… фронтовая подруга…

Между тем в каморке под лампой все еще сидят Мамочко и Малахитов. Мамочко с той же загадочной блуждающей улыбкой барабанит пальцами по столу. Малахитов, словно окаменев, смотрит на потолок, на жирненькую ножку купидона.

– Вот такие пироги, – нарушает тягостное молчание Мамочко.

– Н-да-а-а… – соглашается Малахитов.

Входит Марина, и молодые люди тут же вскакивают.

– Господи! И вы еще здесь! – восклицает девушка. – А ну-ка, марш, марш! Мне анатомию учить.

– Я вам книжки, Марина, принес, какие вы просили… – по глазам Малахитова видно, что влюблен, влюблен окончательно и бесповоротно.

– Спасибо, Женечка, – тепло говорит Марина. – Но вы же в госпиталь опоздали к отбою.

Кажется, она тоже неравнодушна к скромняге-морячку.

Между тем Мамочко деловито выкладывает из портфеля банки мясной тушенки, сало «лярд», яичный порошок, сгущенное молоко… словом, невиданную по тем временам роскошь.

– Я, Маринка, насчет жранины. По-соседски. Может, чего сгодится? – как бы между прочим говорит он.

В глазах Марины при виде такой невероятной снеди появляется безумный огонек, но она берет себя в руки и почему-то басовито хохочет.

– Да вы с ума сошли, Мамочко! Где это так отоварились? Ну-ка, коробейник, собирайте товар! Марш, марш, мальчики!

Гости – хочешь не хочешь – направляются у выходу, как вдруг из камина раздается голос Пети. Он, оказывается, давно уже там сидел.

– Товарищи моряки, а что бы вы сделали, если бы кто-нибудь из вас лично поймал Гитлера?

– Обыскал бы, – не задумываясь, выпаливает Мамочко.

– Передал бы командованию, – усмехается Малахитов.

Марина выпроваживает их и задергивает занавеску.

Ночь. Тени деревьев раскачиваются на стенах, на «высокохудожественном» потолке мраморного дома.

Под сводами палаццо за бесчисленными перегородками и ширмами, в бедных своих гнездах спят уставшие за день люди.

В лабиринте каморок, углов и изогнутых коридорчиков то тут, то там мелькают разрозненные части былого купеческого роскошества: срезанная пополам фанерной стенкой кариатида, японского стиля витраж, лампа на витой медной ноге.

Слышится храп, сонное бормотание, где-то плачет ребенок… заунывное с ноткой отчаяния баюканье… чей-то страждущий стон… скрип пружин…

Марина лежит с открытыми глазами, руки закинуты за голову. Еле слышно девушка что-то подсчитывает:

– …восемь дней… триста двадцать… мыла три куска… ну, у Ольги сотен пять… еще часики… нет, не хватит все равно…

– Марина, как ты думаешь, Гитлер – человек?

– Конечно, нет, – не задумываясь, машинально отвечает девушка и спохватывается: – Ты чего не спишь?

Петя приподнимается на локте. Глаза его поблескивают в темноте, голос очень серьезен.

– Знаешь, мы с ребятами все время думаем… Когда Гитлера поймают, какую ему присудят казнь?

– Расстрел, наверное, – говорит Марина.

Она садится на кровати и смотрит на брата. Лунный свет пронизывает ее волосы, обтекает плечи.

Тихо подвывает каминная труба. Безмолвствует внушительное и зловещее учебное пособие.

– Расстрел, – медленно повторяет Петя и вдруг бурно возмущается: – Расстрел – это мало! Такому всемирному гаду какой-то расстрел. Нет, уж, дудки! Так не пойдет!

– Знаешь, Петенька, а я бы его вообще не казнила, – тихо задумчиво говорит Марина. – Хоть он наших с тобой маму и папу убил и миллионы других людей, а я бы его выпустила. Да-да, выпустила бы! Пусть себе ходит без войска и без своего гестапо, и все люди будут на него смотреть и знать, что он Гитлер. Все люди, представляешь, все народы, и в том числе немецкий… Ведь он, наверное, своему народу внушил, что он великий спаситель мира, а тут все про него все узнают… Представляешь?

– Да ведь ты же сама сказала, что он не человек! – перебил ее Петя.

– Вот все это и узнают, это и будет ему казнь, – сказала Марина.

– Так если он не человек, это ему вовсе не страшно, – горячо зашептал Петя. – Подумаешь, все знают, велика беда! Он будет ходить и посмеиваться, а потом еще придумает какой-нибудь обман.

– Может быть, ты и прав, Петик, может быть, и нельзя его выпускать, – пробормотала Марина.

Секунду она сидела неподвижно, потом соскочила с постели, подбежала к брату и закутала его одеялом.

– Спи, спи, пожалуйста. В школу опоздаешь. Там знают, что с ним делать, – она многозначительно показала пальцем на потолок, где отсвечивал под отраженным светом луны кругленький бочок купидона.