O Гегеле

Так или иначе, всё это делало проблему Гегеля в высшей степени актуальной. К тому же ещё со времён Дильтея и его школы большую роль стал играть молодой Гегель. Естественно, что мы почувствовали здесь самостоятельную, ясно очерченную и важную тему марксистской мысли, марксистской критики. Лукач, прекрасно знавший гегелевскую литературу на Западе и обладавший громадным талантом конкретного исторического исследования, потратил немало времени на то, чтобы восстановить последовательность фрагментов, опубликованных в своё время Нолем. Его книга, увидевшая свет только после войны, произвела своего рода революцию в литературе о Гегеле. Конечно, наука буржуазная относится к книге Лукача двойственно, хотя не может не признать, что она оплодотворила всю исследовательскую мысль в этой области. Лукач раскрыл связь идей Гегеля с реальным революционным содержанием его эпохи – французской революцией, английской политической экономией, проблемой буржуазной демократии и развития капитализма, чего не было в предшествующей гегелевской литературе.

После выхода книги Лукача на Западе выросла громадная литература, трактующая Гегеля в связи с такими темами, как «труд», «отчуждение», «буржуазное общество», но западные исследователи в большинстве случаев всё же стараются как-то отмежеваться от Лукача, обвинить его в односторонности и вообще трактуют его как чуждого, не как своего. Это совершенно естественно. Некоторые критики Лукача вообще не входят в содержание его труда, а просто восстанавливают то, что было прежде, я бы сказал, «ретеологизируют» молодого Гегеля.

Между тем в книге Лукача «Молодой Гегель» нашло выражение ленинское понимание реального исторического содержания философского мышления. В применении к Гегелю это понимание преображает его фигуру настолько, что вместо школьного философа или натуры, склонной к мистицизму, каким его представляла школа Дильтея, перед современным читателем вырастает человек громадного, трезвого ума, понимающего самые существенные вопросы жизни своего времени, ничем не уступающего в конкретности мышления тем учёным, которые создали в Англии и Франции классическую политическую экономию, глубокую критику буржуазной цивилизации, словом, человека, чьи высокие идеи достойны служить источником марксизма.

Разумеется, к Гегелю нельзя предъявить требования невозможные. Он жил в такую эпоху, когда самый исторический горизонт не позволял увидеть то, что могли увидеть Маркс и Энгельс. В силу её исторического положения, в силу патоса, стоявшего за гегелевской философией, в ней неизбежен был мотив исторического крушения, катастрофы, некоторой капитуляции перед стихийным ходом исторического процесса. Для Гегеля эта идея капитуляции была ценой, уплаченной за понимание необходимости исторического развития в капиталистической форме, в форме буржуазной цивилизации. Гегель не был апологетом буржуазного общества, – и слава богу! – но он не мог найти других средств, ограничивающих, обуздывающих стихию капиталистических частных интересов, противоречий богатства и нищеты, помимо идеалистической, я бы сказал, абстрактной конкретности, объединяющей противоположности в единое целое чисто умственным, духовным путём. Соответственно этому он поставил свою идею некоего правового «корпоративного» государства над стихией буржуазного общества.

Во всяком случае, перелом, который произошёл в зрелом Гегеле, – от бернского и франкфуртского периодов через «Феноменологию духа» к «Науке логики» и берлинским лекциям, – был для Гегеля не возвращением в лоно реакции, а трагической двойственной неизбежностью. Моё и Лукача понимание Гегеля, его противоречий и его исторической позиции не совпадало с распространёнными формами истолкования этой философии, которые делали её песнью песней жестокого, расточающего тысячи жизней, а нередко и сознательного реакционного движения человеческой истории.

Есть одна моя статья тех лет о Чернышевском, где философии Гегеля как философии резиньяции, горького сознания неизбежности недемократического пути реальной истории противопоставлен идеал революционной демократии. У деятелей этого направления нашей общественной мысли, особенно у Чернышевского, трансцендентные исторические силы выступают в ином, чем у Гегеля, менее жестоком свете, находятся в большей близости к плоти, крови, благу и жизни народа, к хорошей жизни большинства людей. Здесь мы как бы стоим на пороге другого, нового пути истории, открытого Марксом, освещённого ленинской, Октябрьской традицией.

Примечания

¹ См.: Rosenkranz К. G. W. F. Hegels Leben. Berlin, 1844, S. XI.

² Rosenkranz K. G. W. F. Hegels Leben, S. X.

³ Haering Th. Hegel. Sein Wollen und sein Werk. Lpz. – Berlin, 1929, Bd. 1,S. 285.

⁴ Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 32, с. 413–414.

⁵ Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 32, с. 415. Для отношения Либкнехта к вопросу о Гегеле характерно следующее письмо его кМарксу, опубликованное в «Vorwärts» 14 ноября 1931 года. Оно написано, видимо, тотчас же по получении отповеди Энгельса, но ещё до получения аналогичного письма Маркса.