О. Генри. Сочинения в трёх томах

Автобиографические черты в обрисовке героя задуманной книги достаточно очевидны, но О. Генри в том же письме это оспаривает. Как видно, он придает судьбе своего героя (которого «Создатель мира загнал в мышеловку») более общий и более важный смысл. Это не только писатель О. Генри, но, быть может, и взломщик Дик Прайс, и каторжанка Салли Кэслтаун, и другие, истинную историю жизни которых он знал, но не смог написать.

10

В отвергавшей О. Генри американской критической литературе 20-х годов самую резкую оценку его как писателя дает в своей «Истории американской новеллы» известный литературовед Ф. А. Патти.

«Элементы, образующие его искусство, — наперечет, — говорится там об О. Генри. — …Он в точности знал, сколько подсыпать сахару в угоду сентиментальности средней читающей публики, сколько надобно поперчить для остроты, где подсолить для придания жизненной достоверности, где полить романтическим соусом».^[13]

Отметим, что при очевидной пристрастности этих упреков здесь имеется и справедливое наблюдение, касающееся «механической» композиции многих рассказов О. Генри.

Действительно, каждый читатель О. Генри может найти примеры, когда сверхоригинальная выдумка и сверхизобретательное остроумие писателя заштамповываются, приходят к стандарту. Условия его писательства «на конвейере» всячески этому способствовали. Он достигает большой виртуозности в создании короткого занимательного повествования. В то же время, приглядываясь, можно увидеть, как он переставляет «кирпичики» сюжета, характеров, интерьера, пейзажа, стереотипы излюбленных ситуаций из одного рассказа в другой, варьируя и исчерпывая возможные их сочетания (читательское ощущение монотонности рассказов О. Генри при их видимой пестроте во многом зависит от этого скрытого повторения одних и тех же ходов). Аккуратно разъятые и надлежаще формализованные, эти «шаблоны» в рассказах О. Генри, вероятно, могли бы стать материалом для опыта по сочинению «машинной новеллы».

Продолжая свои рассуждения, Патти далее пишет: «Он (О. Генри. — А. С.) не принимал литературу всерьез… был только лишь развлекателем, отвечающим на требования момента… искал лишь такого искусства, которое будет иметь сиюминутный успех… для этих целей жертвовал всем, даже истиной».^[14]

Нельзя отрицать, что в иных рассказах О. Генри можно найти основания и для этих упреков критика. Но в целом, как окончательный приговор, они должны быть оспорены.

Уже говорилось, что сочувствие О. Генри своим героям и героиням, «маленьким людям», живущим надеждой на счастье, но редко его добивающимся, подлинно, непритворно и принадлежит к несомненным, реальным стимулам его творчества.

Верно, что только в одном из своих рассказов о голодных и бедствующих девушках, жертвах Нью-Йорка, в «Меблированной комнате» — О. Генри отказывается от присвоенной им привилегии чудом спасать погибающих, и судьба героини приходит к роковому концу. Но при этом мрак «Меблированной комнаты» столь неподделен, а «чудеса» у О. Генри и приводящий их в действие механизм столь эфемерны, что читателю трудно отделаться от впечатления, что над всеми подругами героини «Меблированной комнаты» постоянно висит угроза такой же трагической участи. «…Если вас зовут Дэзи, — пишет О. Генри в «Психее и небоскребе», — и вам девятнадцать лет, и вы работаете в кондитерской на Восьмой авеню, и получаете шесть долларов в неделю… встаете в шесть тридцать утра и трудитесь до девяти вечера, и живете в холодной и тесной, пять футов на восемь, меблированной комнате, и тратите на завтрак всего десять центов…»

В другом из своих нью-йоркских рассказов, заглянув в глаза женщины, уже потерпевшей крушение в этом неравном, заведомо непосильном бою, он говорит с болью и горечью, что открыл для себя в ее взгляде «что-то от архангела Гавриила» и «что-то от хворого котенка» («Рассказ грязной десятки»).

Когда О. Генри перестает подыскивать своим продавщицам женихов из числа миллионеров, он умеет с язвительной меткостью показать, что нью-йоркские Гарун-аль-Рашиды давно лишились души. В известном рассказе «Волшебный профиль» все озадачены привязанностью скаредной старой богачки к молоденькой машинистке, которую старуха готова удочерить. В конце выясняется, что девушка в профиль как две капли воды походит на изображение, отчеканенное на долларе.

В духе поздней сатиры Твена строит О. Генри финал своего «Неоконченного рассказа». В «обрамлении» новеллы рассказчик описывает привидевшийся ему Страшный суд, на котором и он среди прочих грешников был притянут к допросу. Кончается так: «Ангел-полисмен подлетел ко мне и взял меня под левое крыло. Совсем близко стояло несколько вызванных в суд весьма состоятельных, судя по внешности, духов. — Вы не из этой ли шайки? — спросил меня полисмен. — А кто они? — полюбопытствовал я… — Ну как же, — сказал он, — те, кто брал на работу девушек и платил им в педелю пять или шесть долларов. Не из их ли вы шайки? — Нет, ваше бессмертство, — ответил я. — Я всего-навсего поджег приют для сирот и убил слепого, чтобы воспользоваться его медяками».