О героях и могилах

Ну что ж, прекрасно, давайте посмеемся над Нормой Пульесе, как поступал я, ощущая свое превосходство. Но теперь меня одолели подозрения, и вскоре мне стало казаться, что она один из хитрейших лазутчиков моих неприятелей. С другой стороны, этого следовало ожидать – ведь только примитивный, глупый враг использовал бы для шпионажа людей подозрительных. Именно то, что Норма была так наивна, так прямодушна, так ненавидела всякую ложь и мистификацию, – разве не было самым веским доводом в пользу того, что ее надо остерегаться?

Обуянный тревогой, я принялся подробно анализировать наши отношения.

Я полагал, что характер Нормы Пульесе мне понятен, и, учитывая ее воспитание в духе социализма и сармьентизма [117], был уверен, что вижу ее насквозь. Грубейшая ошибка. Норма не раз и не два ставила меня в тупик своей неожиданной реакцией. А развращенность, которой она охотно уступила, никак не вязалась со здоровым, целомудренным воспитанием, которое дал ей отец. И если для мужчины логика значит так мало, то чего же ожидать от женщины?

Итак, ту ночь я провел без сна, вспоминая, анализируя каждый ее жест, каждый взгляд. И у меня возникло немало поводов для тревоги, но по крайней мере одно утешало: то, что я вовремя осознал, сколь опасна связь с нею.

XIII

Мне пришло в голову, что, читая историю с Нормой Пульесе, кое-кто подумает, что я подлец. Скажу, не обинуясь, они правы. Я сам считаю себя подлецом и не питаю к своей особе ни малейшего уважения. Я – человек, исследующий собственное сознание, а разве кто-либо, углубляясь в закоулки своего сознания, может себя уважать?

По крайней мере я-то честен, ибо не обманываюсь в оценке себя и не пытаюсь обмануть других. Возможно, вы меня спросите, как же это я без малейшего зазрения совести обманывал стольких несчастных женщин, встретившихся на моем пути. Но, господа, есть обманы – и обманы. Эти обманы – мелкие, незначительные. Точно так же нельзя называть трусом генерала, приказавшего отступать, дабы затем решительно продвинуться вперед. Всегда были и есть обманы тактические, обусловленные обстоятельствами, обманы временные – ради достижения главной истины, ради беспощадного исследования. Я исследователь Зла. А как можно исследовать Зло, не погрузившись по самую шею в грязь? Вы мне скажете, что, по-видимому, я делаю это с величайшим удовольствием, а не с негодованием или отвращением, каковые должен испытывать настоящий исследователь, вынужденный к этому как к неприятной обязанности. Да, вы и тут правы, и я признаю это во всеуслышание. Видите, как я честен? Я ведь ни разу не сказал, что я порядочный человек: я говорил, что я исследователь Зла, а это нечто совсем иное. И вдобавок признался, что я подлец. Чего еще вам от меня надо? Да, подлец выдающийся, вы правы. И я горжусь, что не принадлежу к тому сорту фарисеев, которые не менее гнусны, чем я, но претендуют на то, что они почтенные люди, столпы общества, благовоспитанные джентльмены, выдающиеся граждане, на чьи похороны собирается тьма народу и чьи жизнеописания затем публикуются в солидных газетах. Нет, если когда-нибудь мое имя появится в газетах, то, без сомнения, в отделе полицейской хроники. Но я, кажется, уже изложил свое мнение о серьезной прессе и о полицейской рубрике. Так что я отнюдь не собираюсь краснеть от стыда.

Мне ненавистна вселенская комедия с изображением благих чувств. Эта система условностей, особенно проявляющаяся в языке – величайшем фальсификаторе Истины с большой буквы. Условностей, в силу коих к существительному «старичок» обязательно прибавляется определение «славный»; будто все мы не знаем, что постаревший мошенник не перестает быть мошенником, но, напротив, дурные его чувства обострены эгоизмом и злобой, которые возникают или усиливаются с появлением седины. Хорошо бы устроить грандиозное аутодафе всем этим лживым словечкам, плодам простонародной сентиментальности, освященным лицемерными заправилами нашего общества и охраняемым школой и полицией: «почтенные старцы» (большинству из них так и хочется плюнуть в лицо), «уважаемые матроны» (почти все одержимы тщеславием и самым откровенным эгоизмом) и так далее. Я уж не говорю о «бедняжках слепых», предмете данного Сообщения. И должен сказать, что если эти бедняжки слепые боятся меня, так именно потому, что знают, что я подлец, знают, что я один из них, что я безжалостен и не позволю смутить себя разными благоглупостями да прописными истинами. Разве стали бы они бояться кого-то из тех простаков, что помогают им перейти улицу, движимые слезливой жалостью в стиле фильмов Диснея с птичками и цветными рождественскими ленточками?