Читаем О гномах и сиротке Марысе полностью

О гномах и сиротке Марысе

Однажды завернул в Соловьиную Долину известный музыкант, маэстро Сараба́нда, виртуоз из виртуозов. Во всей округе никто не мог с ним сравниться. Ни Шули́м, игравший по воскресеньям в корчме на контрабасе, ни Фра́нек, что ходил со скрипкой по свадьбам.

Пожалуй, только у пастушонка Ясека, который целыми днями наигрывал на своей ивовой свирели, получалось похоже, да и то не совсем.

Неважно, что маэстро Сарабанда ходил в простом сером сюртуке и выглядел как обыкновенный кузнечик.

Умный человек не судит по платью, он смотрит глубже и видит суть. А суть была в том, что маэстро играл великолепно — не просто громко, а проникновенно. Музыка его будила эхо не только в поле, но и в душе.

Ведь каждая мелодия находит в душе свой отклик.

Когда Шулим в корчме играл на контрабасе, его басовитые струны, казалось, гудели на целую версту:

Пей, мужик, Пей, мужик, Пей, мужик, Как не пить: Смерть идёт Могилу рыть, Смерть идёт В твоё жильё. Пей! Что выпил — То твоё.

А когда Франек шёл по деревенской улице на свадьбу, его скрипица и вторивший ей бубен заливались смехом и явственно выговаривали:

Чтоб плясать нам веселее, Серебра не пожалею, Мне в монетах мало толку — Пела б скрипка без умолку! Гей-га!Эх, крестьянская работа, И придумал тебя кто-то!Знать, придумал дедка старый — Не нашёл на танец пары! Гей-га!

При звуках скрипки все — и стар и млад — бросали работу и бежали послушать да поглазеть хоть издали на свадьбу, коли уж сами не могли пуститься в пляс. Вся работа останавливалась и дожидалась работников день, два, три, а время бежало да бежало, унося из деревни хлеб.

А заиграет пастушонок Ясек на свирели — и станет на душе тоскливо, словно плач послышится и горькие жалобы:

Ой, нужда в дому, нужда, Хлеб не вырос — вот беда! Вольный ветер в поле веял — Лебеду в нём только сеял! Ой, беда моя, беда!Вместо хлеба лебеда.

Жалуется свирель, и у людей руки опускаются: плуг кажется вдвое тяжелее, земля — неподатливей и твёрже, коса — тупее.

Другое дело, когда играл Сарабанда. Он всегда сидел близ самой земли и хорошо знал её силу, доброту и щедрость. Только про неё и слагал он песни. Утром и вечером — каждый день и час пел он про поля, луга, леса и ручьи, и песни его лились прямо в душу.

Сидел однажды бедняга Пётр на пороге своей лачужки; задумался, затосковал, и вдруг охватила его нежность к убогой мазанке, доставшейся ему от дедов и прадедов.

Заходило солнце.

Гномики вылезли из-под корней полюбоваться золотым диском, ясной зарёй, прозрачными лиловыми далями, а Сарабанда, присев на пригорок, запел и заиграл, глядя на закат.

Слушает Пётр — звенит что-то в воздухе, как серебряные гусельки, и в этом звоне слышатся тихие слова, будто само сердце, сама душа шепчет…

Удивился он, слушает, а песня, поначалу тихая, ширится, растёт, льётся всё свободней; вот она, как орган, загремела в полях, в лесах, поплыла над лугами, реками, ручьями. Зашелестели дикие груши у дорог, зашумели дубы в рощах, зашептались лесные травы; зазвенела вся необъятная вечерняя тишина. И могучая песнь взмыла к небу:

Ой, земля-сирота, ой, земля ты, Серебра в тебе много и злата, Добрым хлебом на всех ты богата, Только надо любить тебя свято.Ой, земля ты, земелька родная, Всем дары раздаёшь, не считая. Всех поишь ты великою силой, Подымаешь цветы над могилой.Не была ещё плугом ты взрыта, Не была ещё потом полита, Не слыхала ты доброго слова, Не видала зерна золотого!

Слушал, слушал Пётр и вдруг ощутил в себе силу небывалую. Словно у него не две руки, а сто выросло и все хотят пахать, корчевать, работать без устали. А сердце переполнилось великой любовью к этой бедной, заброшенной земле.

Встал Пётр, посмотрел вокруг, протянул руки, сжал кулаки и прошептал:

— Гей ты, земля! Гей, работа! Давай-ка померимся силами. Посмотрим, кто кого!…