О гномах и сиротке Марысе

— Да что ты… Кузнечики вечером так наяривают, что больше ничего не слышно. Ну, а разве не ловко мы всё это подстроили?

— Тут и ловкость не нужна! Она сама, без подсказки, всех жалеет. Такая добрая…

— Это верно! Золото, а не девочка! С другой бы ещё повозиться пришлось!

— Но только ты так громко подсказывал про дуб да про могилку, что я даже испугался: вдруг обернётся и увидит тебя в лопухах.

— Уж я такой! Не люблю канитель тянуть! Или пан, или пропал! Вот видишь — она ничего не заметила.

— Зато у меня совсем ноги затекли, — сказал Хвощ. — Ведь спозаранку сижу здесь и веточкой муравьёв от хомяка отгоняю, чтобы Марыся не побоялась его взять.

— А я и вовсе чуть ноги не переломал, когда удирал от Марыси, чтоб её сюда заманить. Она, наверное, подумала, что это ты: я даже колпак надел и трубку у Василька одолжил, чтобы на тебя быть похожим. А как влетел в лопухи — думал, заору. Оказывается, там крапива! Представляешь? Если бы не король, ни за что бы не усидел! Полно крапивы! Но что поделаешь, раз ему обязательно нужно, чтобы Марыся зерно нашла и этим Петра отблагодарила. Ну, пошли за ней… Только тише…

— Знаешь, Петрушка, ты бы разулся — у тебя сапоги скрипят!..

— Разуться? Ещё не хватало! Шлёпай сам босиком, тебе небось не впервой — привык, когда у бабы подкидышем жил. Но чтобы я, слуга и приближённый его величества, босиком ходил?!

— Не хочешь — как хочешь! Пошли! Только не скрипи!

— А на что мне скрипеть!..

И молча, взявшись за руку, они, крадучись, пошли за девочкой.

Петрушка приседал на цыпочках в высоких красных сапогах, и в самом деле скрипевших, как немазаная телега, а Хвощ шаркал огромными туфлями, которые поминутно сваливались у него с ног.

V

Взошла луна и волшебным серебряным светом озарила тропинку. Марыся, вся белая в лунном сиянии, шла, подняв лицо и крепко сжимая худыми ручонками края передника, из которого торчали еловые ветки, прикрывавшие хомяка. Она торопилась — перед сном надо было ещё кое-что успеть по хозяйству.

Дорогой она всё раздумывала: сказать Кубе с Войтеком про хомяка или не говорить?

Вдруг рядом послышался шёпот:

— Нет, нет! Не говори! Ещё, чего доброго, выроют хомяка. Мальчики они, конечно, неплохие, но ведь у ребят всегда озорство на уме. Лучше не говори!

А Марысе показалось, будто она сама это подумала. Она прибавила шагу, не замечая, что рядом с её тенью скользит по дорожке ещё чья-то коротенькая тень.

Это был Петрушка. Ему непременно нужно было, чтобы Марыся сама похоронила хомяка. Нешептав ей это, он двумя большими прыжками вернулся к Хвощу.

— И что ты только вытворяешь! — проворчал Хвощ, подымая колпак, сбитый Петрушкой.

— Ой, как я рад, как я рад! — не слушая, твердил Петрушка. — Теперь король будет доволен. Если б не за девочкой идти, я бы здесь до самого утра кувыркался!

— Это ещё зачем?

— Как — зачем? Разве ты не знаешь — когда гномы при луне кувыркаются, бабы в деревне друг с другом бранятся.

— Ну и что?

— Да ничего. Пусть побранятся. Завтра суббота, они масло сбивают, а злая баба быстрее масло собьёт! Вот увидишь, какое жирное пахтанье будет!

— Вечно у тебя глупости на уме!

— Глупости? Да ты соображаешь, что говоришь? Жирное пахтанье — это, по-твоему, глупости?

Но Хвощ положил ему руку на плечо и сказал:

— Слушай, Петрушка, нам надо поторапливаться. Вон уже мазанка виднеется. Ты мотыгу под дуб поставил?

— А как же! Из сеней взял.

— Вот и хорошо! Смотри, прямо к дубу идёт… Ах ты, умница!

Марыся и в самом деле направилась прямо к дубу, который тихо шелестел, словно что-то шептал.

Марыся остановилась под дубом, ища глазами какую-нибудь палку, чтобы вырыть для хомяка могилку, и вдруг увидела прислонённую к стволу мотыгу.

— Тятенька мотыгу забыл… — прошептала она. — Можно выкопать ямку поглубже!

И, положив хомяка на траву, принялась за дело. Ударила раз мотыгой, ударила другой — и сама удивилась, как ей легко копать. Мотыга как пёрышко, земля рыхлая, будто её только что вскопали.

— Вот как я окрепла на Петровых харчах! — прошептала она с улыбкой. — Когда гусей пасла, раза в два… какое — раза в четыре слабее была!

«Чем же мне отблагодарить Петра за хлеб?» — подумала она и вздохнула.

Тут мотыга, пробив тонкий слой земли, провалилась в глубокую яму. Марыся еле в руках её удержала.

— Батюшки! Вон сколько места корни себе вырыли, чтобы просторней было! Ну что ж, и мой хомячок уместится.

Тут из-за ветвей выглянула луна, и под дубом стало светлее.

Марыся взяла хомяка, прикрыла хвоей и опустила в яму, но руки её погрузились во что-то сыпучее. Зачерпнула она пригоршню, смотрит — пшеница, золотом отливает! Пошарила ещё — а там целая куча зерна. Как у богатого мужика в закроме! Куда ни сунет руку — везде зерно, зерно…

Луна осветила яму, и зерно засияло, как клад, про какие рассказывают в сказках. А дуб шумел тихо-тихо, ласково…

— Батюшки! Зерно! Зерно! — твердила ошеломлённая Марыся.

Потом с громким криком бросилась бежать к дому.

Влетела, остановилась на пороге, сердце бьётся, как птица в клетке.

— Хозяин! Тятенька! — проговорила, задыхаясь, и слёзы радости жемчугом брызнули из глаз.