О гномах и сиротке Марысе

Наелся овчар до отвала, потанцевал вволю, а когда уходить собрался, музыканты ему туш сыграли. Вылез он наверх и с тех пор всё пел да пел целыми днями, а про свадьбу всю жизнь вспоминал.

— Батюшки! — удивлялись пастушата, таращась на Чудилу-Мудрилу.

А он кивал головой и говорил:

— Да, да, гномы хоть и маленькие, зато могущественные и очень много знают.

III

В один из этих осенних деньков Вродебарин вышел прогуляться.

Вид у него был снова цветущий. Только на вздутом горле чуть виднелся шрам — память о том, как он лопнул и старушка зашила его; но этот едва заметный след отлично маскировал белый галстук.

На Вродебарине был сюртук табачного цвета, пепельные панталоны, красивый жилет, на котором болтался массивный брелок с печаткой, манишка со стоячим воротничком, белоснежные манжеты, на ногах — лёгкие полусапожки, на руках — зелёные перчатки и трость под мышкой.

Он шёл, высоко подняв голову, надутый, самодовольный; без голоса он стал ещё спесивей.

Спесь так и распирала его.

Старые друзья-приятели повылезали из ручья поглазеть на него. Кое-кто заквакал от удивления, но Вродебарин даже обернуться не соизволил.

«Этот лягушачий сброд воображает, что я им ровня, — говорил он сам с собой. — Вот наглость! Как только поправлюсь немного, непременно переселюсь куда-нибудь подальше, чтобы меня эта семейка не компрометировала.

Иной раз просто в неудобное положение попадаешь, не знаешь, что и сказать. Не дальше как вчера встречаю я братьев фон Шмель — Крикуна и Буяна, они называют себя дворянами, хотя, между нами говоря, предки их самые обыкновенные трутни. Они спрашивают:

«Это правда, что вы родом из этого ручья?»

Я возмутился и говорю:

«Я? Родом из этого ручья? Что вы, господа! Наоборот, я терпеть его не могу с того дня, как здесь родился».

Тут этот сброд высунулся из воды и давай квакать:

«Брат… брат… брат…»

«Наш… наш… наш…»

А за ними — весь ручей:

«Лягушка… лягушка… лягушка…»

«Как мы… как мы… как мы…»

С ума сойти! При первой же возможности уеду отсюда! Уеду как можно дальше!

Может быть, дом в городе купить? Денег хватит — мои замечательные концерты принесли мне немалый доход!»

Так он шёл, рассуждая сам с собой, как вдруг услышал слабый, жалобный голос.

Из-под забора, протягивая руку за милостыней, встал маленький оборванный старичок с непокрытой головой и измождённым лицом.

— Не проходите мимо, сударь! — взмолился он сдавленным голосом. — Я бездомный скиталец… меня зовут Чудило-Мудрило. Может быть, вы слышали обо мне? Я был придворным историком короля Светлячка… А теперь я всего лишился… И слава, ради которой я пожертвовал покоем и счастьем, тоже отвернулась от меня… Где все мои товарищи? Где родина моя? — И крупные слёзы покатились по его худому лицу.

Но Вродебарин надулся ещё больше и уже хотел пройти мимо, как вдруг заметил на заборе сороку. Подёргивая хвостом, она поглядывала на него то одним, то другим глазом. Вродебарин моментально переменил манёвр и полез в карман. Он прекрасно знал, что сорока тут же разнесёт по всей округе, какой Вродебарин добрый и великодушный.

Чудило-Мудрило протянул колпак, но сорока, вспугнутая этим движением, улетела.

Тогда Вродебарин опять передумал: нащупал в кармане сор, труху и бросил в колпак нищего.

— Спасибо! — сказал Чудило-Мудрило.

Глянул Вродебарин, а у нищего в руке — чистое золото. Схватился он за карман, где у него кошелёк с дукатами лежал, а в кошельке — горсть мусора. Завопил Вродебарин — голос сразу к нему вернулся — и палкой замахнулся на нищего, но старичок исчез, как сквозь землю провалился.

А вдали, на ручье, заливался лягушачий хор — он пел последний раз в этом году:

«Брат… брат… брат…

Наш… наш… наш…

Лягушка… лягушка… лягушка…

Как мы… как мы… как мы…»

Возвращение под землю

Солнце садилось — золотое, огромное, осеннее солнце. Уже несколько дней погода стояла ясная, земля отогрелась, даже какая-то пичуга запела запоздалую песенку.

Воздух розовел от вечерней зари. Маргаритки на межах закрывали свои золотые и серебряные глазки. В глубокой золотой тишине тополь ронял последние листья.

Пётр бросил в землю последнюю горсть пшеницы. С непокрытой головой, в домотканой рубахе, с подвязанной к поясу сумой стоял он в лучах заходящего солнца, и лицо у него светилось радостью. На лесной опушке пасли лошадь его сыновья, крепкие и румяные, как полевые маки. Лошадь изредка ржала, пощипывая чахлую траву. Звонкие детские голоса далеко разносились в предвечерней тишине.

Зато в Соловьиной Долине было шумно и многолюдно. Король Светлячок собрал всех гномов и держал перед ними речь. Красивое было зрелище!

В прозрачном, неподвижном воздухе тихо трепетали листья векового дуба, под которым возвышался королевский трон, сложенный из камней; он был усыпан цветами и устлан ковром из мхов. Трон окружала верная дружина в ярких одеждах, в пёстрых колпачках, все — со своими орудиями труда.

Было шумно и весело. Ни одного печального, унылого лица.

Глаза у всех блестели, на губах играла улыбка, сердца радостно бились.

Но вот шум и говор внезапно смолкли.