О годах забывая

— Закоптили болты? — тревожась, спросил Сморчков.

— Закоптили! И погорели!

— Что?

— Да, постучал он, ваткой обтер болты. Ну словно отвертка у него заговоренная! Или он сквозь кожу видит, сквозь дерево, сквозь железо.

Сморчков вырвал изо рта Бронислава папиросу и жадно затянулся.

III

Контролеры покуривали и слушали Михаила Кулашвили. Он сидел в комбинезоне. Худенький, как мальчишка. Казалось, молодые контролеры и крупнее, и солиднее, и старше его. А сколько азарта в его блестящих черных глазах, как подвижно лицо! Сейчас на нем можно прочесть все мысли, все чувства. А несколько минут назад это лицо было непроницаемо как маска. Несколько минут назад изымалась контрабанда. И надо контролировать свой внешний вид, чтобы ни одной черточкой, ни одной складкой на лице, ни одним взглядом не дать понять своих мыслей, подозрений и предположений.

— Ну, а с плафоном как вы сообразили, товарищ старшина?

— Смотрю, свежая копоть…

— А разве она отличается от старой?

— Присмотрись — увидишь, — ответил Михаил, — так вот, дай, думаю, проверю. Поднялся, поближе поднес фонарь: да, копоть свежая. Стер ее, смотрю: свежий след на шурупе от отвертки. А раньше его не было. Я четыре дня назад осматривал, помню…

— Что же это, разве можно каждый шуруп помнить?

— А Михаил Варламович по имени-отчеству знает каждый шуруп, — сказал Иозас Контаутас. — Сам видел, как он смотрел на следы отвертки, как мне кивнул. Я еще не понял, в чем дело, а он уже отворачивает. Сразу вспомнил наш городской оркестр, в котором я играл. Михаил Варламович — это целый оркестр. У него все «играет»: и глаза, и слух, и руки, и плечи, все вместе играет контрабандистам грустную мелодию — «Прощай, контрабанда».

Иозас Контаутас был тихим, спокойным парнем из городка Радвелишкиса. До армии он работал инструктором на фабрике «Канцелярские принадлежности». Приносил образцы для цеха, обучал рабочих. Сам же он владел профессией слесаря-наладчика деревообрабатывающих станков, токаря по металлу и дереву. С детства увлекался резьбой, изготовлением моделей самолетов. Его способности заметил Домин. Капитан достал ему лак, восьмислойную фанеру, клей БФ-2. Из дому прислали Иозасу набор напильников и необходимый инструментарий. По вечерам он что-то пилил, вырезал, строгал, клеил. А как он оформил стенды «Границы Родины священны!», каких причудливых фигурок наделал из корней, сколько вырезал из дерева всевозможных медведей, лошадок, собак, оленей!..

— Это ты подарил Михаилу Варламовичу прыгающего оленя? — спросил Никитин.

— Конечно! Олень — самый чуткий!

Когда ребята демобилизовывались, с ними уезжали в родные края подарки, с любовью созданные Иозасом Контаутасом.

Капитан Домин втайне гордился, что открыл этот талант, и всячески опекал его.

Контаутас внимательно слушал все, о чем рассказывал Кулашвили.

Сейчас шла учеба. И Кошбиев спросил Михаила Варламовича:

— Как же вы догадались о тендере?

— Характер знаю.

— Чей характер? — опять спросил Кошбиев, который и сам отличался не раз, но не мог надивиться сметливости и наблюдательности Михаила Варламовича. — Какой характер?

— Характер Бронислава Бусыло. Он же лентяй, все на бородку в зеркальце поглядывает, в паровозной кабине фотографию возит из журнала; такая фифочка — в чем мать родила.

— Причем тут фифочка?

— Притом, что он больше на свою бородку и на эту фифочку поглядывает, а в кабине всегда грязно, вода в тендере залита до половины. Ему же лень залить доверху.

— Ну и что же дальше? — допытывался Кошбиев. Он привстал и погасил свою папиросу: — Причем тут уровень воды в тендере, Михаил Варламович?

— Притом, что в кабине на этот раз было прибрано, а вода была залита почти по самый край. Я соорудил специальный крючок и начал выуживать у самой стенки, потому что Бусыло имеет привычку все вещи и инструменты в паровозной кабине вплотную к стенке ставить, да и сам на улице держится ближе к забору, к домам, в тени. Одним словом, у стенки из воды вытащил герметически закрытый контейнер с искусственным шелком.

Глаза Кулашвили блестели весело и озорно.

— А с кожухом как?

— Ах, Кошбиев, болты закоптили только-только. Я ваткой стер копоть. Наблюдаю за Бусыло, но так, чтобы он не видел этого. А Бусыло закуривает и глаз оторвать не может от болтов. И у Зернова глаза бегают.

— Почему откручивали? Вижу: заворочались.

— Ремонт делали! — отвечает Бусыло, а сам не тем концом папиросу в рот сует.

— Сейчас, — говорю, — я вам буду делать ремонт! — Михаил подмигнул слушателям. — Отвинтил болты, смотрю: кожа, а под ней брезентовые мешки обкручены вокруг паровой трубы. Труба теплая.

— А в вагоне-ресторане? — напряженно спросил Кошбиев. — Ведь оставались считанные минуты на осмотр.