О головах

Я попытался представить себе зрительно его набросок. Две руки, две кричащие руки, да, это способно потрясти. И, наверно, в самом деле будет куда впечатляюще без всяких плит с надписями, без барельефов и «дурацких постаментов». Но ведь они могут оказаться примитивными, эти руки. Выражать идею пацифизма и абстрактного гуманизма… Ой, откуда вдруг подвернулись эти низкопробные эпитеты? Ведь это лексика Магнуса Тээ! Внезапно перед моими глазами возник памятник жертвам фашизма на кладбище Пер-Лашез… Нет ли тут повода для разговора о плагиате? Но пришлось отказаться и от этой мысли: «Медному всаднику» Фальконе в Ленинграде ничуть не вредит бесчисленное множество других «гордых всадников», схожих, как близнецы. Уж такое это искусство — скульптура. К тому же руки на Пер-Лашез сплетены в одну цепь, работа же Айна по своему духу, настроению, аромату — как там это называется? — совершенно своеобразна.

Я понял, что должен еще раз немедленно посмотреть эскиз. Кем-то сказано, что боль ревности отличается от всякой другой боли тем, что постоянно ищет повод к усилению. Оказалось, что существуют и другие боли с такими же свойствами.

Я решил потревожить Еву. Наверняка набросок рук лежит у Айна на столе. Я свернул трубкой свой эскиз скульптурной группы, созданный в целях помощи Айну (теперь-то я отчетливо сознавал, что это было не так), и взбежал наверх не за двадцать четыре шага, а за двенадцать.

— Айн сказал, что пойдет немного проветриться…

Мой приход застал Еву врасплох — она была в халате. Узнав, что меня интересует, она порылась в бумагах Айна и нашла лист, который я узнал бы с любого расстояния.

— То?

— То самое! Здорово, а? Находчивый парень достался вам в мужья, находчивый и смекалистый, верно?

Ева покосилась на меня уголками глаз. И поскольку не привыкла решать сама, предпочла согласиться. Разумеется, вскользь, как и подобает порядочной жене.

— Когда же ему взбрело это в голову? Совсем, наверно, недавно — уж больно он чудной был сегодня.

— Талантливый парень, очень талантливый, — уклонился я от прямого ответа.

— Ох, зайдите же! Кто нас заставляет стоять в передней?

— Пожалуй, поздно… Ну да ладно, на минутку зайду. Только вот… — и я изобразил на лице лучшую из своих улыбок — заговорщицкую, — вдруг Айн вернется и решит, что дело нечисто.

— Ох ты! Придется вас прятать в шкаф!

— Это было бы для меня великой честью — посидеть у вас в шкафу. Я уже представляю себе те восхитительные ароматы…

— Наконец-то вижу галантного скульптора, — прощебетала Ева, — ведь я вам сразу это сказала!

Говоря по совести, у меня не было никакой охоты проводить время с этой Евой, дочерью Евы, но, с другой стороны, я вдруг почувствовал, что наш словесный флиртик возвращает мне утраченное равновесие. Лишь бы не быть одному!

— Что же, тогда отметим ваши подвиги, коим предстоит войти в историю искусства, — у нас в бутылке осталась капелька!

Это было сказано с дружеской иронией, с той миниатюрной иронией, которую и иронией-то не назовешь, но почему-то она меня задела. Пускай работа была не моя и я с радостью проехался бы на ее счет, найдись хоть малейший повод, но чтобы на ее счет проезжалась какая-то Ева, это меня не устраивало.

— Разве что рюмочку… Не больше.

— Разумеется, рюмочку! Вы слышали анекдот про ревизора, рюмку и двух директоров? — И она принялась мне рассказывать анекдот с бородой.

— Жалкие были люди, — прервал я ее. — Как-то у нас в Москве директора одной декорационной мастерской вызвали за пьянство в партком. И спросили, может ли полноценно работать человек, выпивший сто граммов. «Может», — говорит директор. «А после двухсот граммов?» — спрашивают. «А после двухсот, говорит, самая работа». И тут его с торжеством спрашивают: «А если человек целые пол-литра скушает, тогда как? По нашим данным, вам случалось в рабочее время и столько принимать!» — «Ну уж тогда я не работник, — признается директор и, немного подумав, добавляет: — Но руководить могу, и еще как!»

Я посмотрел на свои руки — они с достойным видом лежали на столе и были вполне спокойны.

— А знаете, Ева, есть у меня одно большое опасение! — Я выдержал паузу и обратил к ней серьезный взгляд. — Случилось то, чего я боялся… Смотрите сами! — Я протянул ей набросок Айна. — Руки! Захватывающее, крайне оригинальное решение. Но вы ведь представляете себе, что скажет по этому поводу жюри: абстрактный гуманизм, примитивизм и все такое. Я уже слышу его высочество Магнуса Тээ: «Ребята решили показать фигу нашему боевому искусству! Именно так — фигу! Вот поглядите, разве вам не кажется, что правый кулак…» Ну конечно же, так он будет разговаривать лишь за чашкой кофе, для трибуны он найдет другие слова, но ведь содержание будет тем же!

— Фигу? — пробормотала Ева. — Вы в самом деле так думаете? Должно быть, надо бы… надо бы посоветоваться с Тоонельтом…

Она явно растерялась.

— С Тоонельтом? Ни под каким видом!

— Но почему же?

— Почему?! Да само собой потому, что Тоонельт — голову даю на отсечение — наверняка придет в восторг от этой идеи! Тоонельт будет играть ва-банк. Начнет пробивать этот проект. И это нас погубит.