О гвоздях

Я поступил в университет, Венечка тоже — при помощи мамы. И вроде бы все было хорошо. Венечке вдруг понравилось учиться. Забыв, как мне казалось, о Таньке, он нашел себя в биологии (он рассказывал, как ему нравится учиться и впервые хоть в чем-то не зависеть от мамы — у Венечки была хоть и небольшая, но стипендия) и, наверняка, как-нибудь проявил бы себя в медицине. Я, между собственной учебой, свиданиями и гулянками, успевал и искренне радоваться за него и его успехи.

Однако идиллия продолжалась недолго и полностью разрушилась одним майским вечером, когда в Венечкину дверь постучали, робко, тонко и слабо, как умеют это делать только изящные женские ручки. Венечка, ничего не подозревая, открыл дверь… и пропал. Пропал для всей жизни, своего прошлого, настоящего и будущего. В дверях стояла заплаканная Таня — та самая Таня, которую он так свято любил в школе. И совершенно не та Танька, которая, зная о Венечкиной безнадежной любви, смеялась и издевалась, иногда доходя до такой исступленной злости, что даже Венечка не выдерживал и молча уходил. Потому что эта хрупкая бледная заплаканная Танечка не может быть злой. А если и может — то разве это важно, когда та самая любимая Танечка своей хрупкой ручкой постучалась к Венечке, и в ее взгляде только одно — просьба о помощи?

И Венечка забыл. Забыл, что я твердил ему в школе, когда он, безумный, выбегал из класса, а я догонял и на бегу успокаивал. Забыл про свою любимую биологию. Забыл о гордости всей своей жизни — повышенной стипендии и похвале от одного "великого", как он говорил, преподавателя-биолога. Забыл обо всем, взглянув только раз в заплаканные глаза своей великой любви, по какому-то недоразумению или божественной несправедливости, воплотившейся в Танечке. Он без малейших сомнений и слов покорно пропустил Танечку в дом.

Обо всем этом я узнал через месяц после происшествия. Венечка забежал ко мне и, задыхаясь от радости и переполнявших его чувств, поминутно вздрагивая и пуская слезы счастья, сообщил мне радостную новость: Танечка, та самая Танечка из нашего класса, любовь всей его жизни. согласилась выйти за Венечку замуж!

Сказать, что я удивился, — значит малодушно промолчать о моих мыслях, пронесшихся в голове после этого заявления. Венечка, сияющий, как начищенный чайник, с безумно счастливой улыбкой ждал моих поздравлений, а я все никак не мог уложить новость в голове. Казалось, на всем белом свете нет людей, более неподходящих друг другу, чем Венечка и Танька. Увидев мое изумление, Венечка только расхохотался и предложил мне быть шафером. Венечке повезло, а я на некоторое время лишился дара речи и только автоматически кивнул.

Немного оправившись от изумления, я, старательно подбирая слова, спросил об обстоятельствах их встречи. Оказалось, что Танечка сразу после школы уехала в столицу к своему молодому человеку. Но тот ("Мерзкий слюнтяй и бабник!" — громко сказал Венечка) бросил ее и оставил одну в чужом городе. Еле собрав денег на поезд, Танечка, горько рыдая и жалуясь всем попутчикам на мужскую безответственность и подлость, приехала обратно в родной город. И, проходя мимо родной церкви, вдруг вспомнила о родном и таком смешном и милом Венечке. "Именно там, у церкви, где ее когда-то крестили, она приняла решение связать свою судьбу со мной," — гордо закончил Венечка. Как это мило: около церкви нашла свою судьбу.

"Да, — подумал я тогда, — она и вправду придумала красивую легенду". Впрочем, когда дело пахло жареным, Танечка и в школе умудрялась придумывать истории, которые трогали сердца всех преподавателей и даже директора. Вот только зачем ей Венечка? Она же легко может найти и двести штук таких, как Венечка, и крутить ими, как захочет. По крайней мере, в школе любовные неудачи ни разу не толкали ее в объятия к Венечке. Если только…

Мне вдруг стало тошно.

— Вень, а Танька, случайно, не беременна? — тихо спросил я.

Венечка отвел глаза и покраснел.

— Веня! — проорал я, уже не желая знать ответа. — Таня беременна?

В комнате воцарилась такая плотная тишина, что, казалось, даже птицы за окном перестали петь, вслушиваясь в разговор.

— Да, — еле слышно ответил Венечка.

Я только молча опустился в кресло.

Свадьба была назначена через месяц. Венечка проявил удивительную стойкость, не поддавшись не только на мои убеждения и взывания к разуму, но и на стенания матери, поставив твердый ультиматум: или мы принимаем его с Танечкой, или отказываемся от Танечки и от него. Какими бы тяжелыми не были мои предчувствия, я согласился, как и через некоторое время его мать. Танечка вела себя как образцово-показательная невеста: ждала Венечку из университета, кокетничала и флиртовала, бросалась ему на шею и всем своим видом показывала, насколько она его любит. Настолько хорошо, что даже я временами думал, что Танечка изменилась. И, в конце концов, я смирился с этой свадьбой.