О языке Древней Руси

Другие книжники были в таких случаях более последовательны: они заменяли в русском глаголе полногласную приставку на неполногласную, создавая новый глагол. Так, например, в летописных рассказах на военные темы и, по всей вероятности, в живой речи был употребителен глагол перебродитися — «перейти вброд какую-нибудь водную преграду», например: «Тогда же князь Мьстиславъ Галицькии перебродися Днѣпръ...» («Софийская первая летопись»). Но переводчик «Истории Иудейской войны», по-видимому, избегал употреблять глаголы с приставкой пере- (они в этом огромном памятнике употреблены всего пять раз при 78 глаголах с пре-, употребленных 324 раза). Поэтому, говоря о переходе озера вброд, он заменил в русском глаголе перебродитися приставку пере- на пре-: «въскочи на конь и еха напреди возлѣ край озера, пребродився и внидѣ въ градъ». Получившийся глагол пребродитися является своеобразным «славяно-русизмом»: это слово возникло на русской почве (в памятниках старославянского языка оно отсутствует) и на базе русского слова, но с использованием старославянской неполногласной приставки пре-. Замена полногласия на неполногласие может осуществляться и в корнях слов; так появились в церковнославянских памятниках русской редакции такие слова, как клаколъ (из колоколъ), влатъ (из волотъ — «великан)».

Как видим, русские переводчики иногда использовали различные книжные приемы восполнения недостающих им книжных слов, но это не исключало возможности использования и народно-разговорных слов даже в памятниках, написанных на церковнославянском языке. Исследователи этих памятников обнаружили в них довольно много таких слов. Это русские имена (Ярославъ, Вьсеволодъ, Ростиславъ) и географические названия (Новъгородъ, Берестово, Ростовъ), военные термины (осада, бронистьць — «воин, носящий латы или кольчугу», гробля — «ров, окружающий город», дружина, присъпа «насыпь, вал» и т. п.), названия должностных лиц и профессий (ключьникъ, огородьникъ, посадьникъ — «наместник князя в различных землях», староста, конюхъ), монет, мер веса (гривна, капь, куна, рѣзана), различных предметов быта (кожухъ, ларь, шелкъ) и многие другие народные слова (заморозъ — «время, когда замерзают реки», бересто — «березовая кора», мошница — «кошелек», улица и др.), не имевшие, по-видимому, синонимов-славянизмов.

В тех сравнительно нечастых случаях, когда в памятниках, написанных по-церковнославянски, речь шла о конкретных явлениях реального мира, народно-разговорные слова могли употребляться и в том случае, если они имели церковно-книжный синоним. Так, например, при описании церковного быта в «Уставе Студийском» (XII в.), памятнике, переведенном на церковнославянский язык, вместо сланъ — «солёный» употреблено солонъ («капуста же солона без масла»); переводчик «Хроники Георгия Амартола» употребил слово ягнята, говоря о предмете светской дани: «... и бы(҃с) емля у него дань по вся лѣ(҃т) ягнятъ [и брал у него каждый год в дань ягнят]», в качестве же церковной жертвы фигурировал чаще всего агнець, например: «жреться [т. е. жертвуется] агнець Б҃ии въземляи грѣхы всего мира» («Служебник Варлаама», XII в.[6]).

Русские народно-разговорные слова используются в церковно-книжных памятниках для пояснения тех слов, которые могут быть непонятны русскому читателю. В «Хронике Георгия Амартола» в составе глосс употреблены такие русские слова, как поромъ, перевозъ, мороморянъ, городъ и др. Чаще всего глоссы используются для пояснения малоизвестных старославянских, церковнославянских и греческих слов, но иногда и заимствований из западноевропейских языков; так, например, в «Рязанской кормчей» 1284 г.[7] немецкое шпильманъ поясняется русским словом глумець: «...есть шьпильманъ рекъше глумець [он — шпильман, т. е. забавник, скоморох]».