О, юность моя!

— Вчера больную поднимал хозяин вместе с сыном и делали это так неловко, что вызвали у нее почечные колики. Сегодня мы сделаем иначе: Алла Ярославна будет лежать совершенно ровно, а вы поднимете ее на вытянутых руках. Сможете?

— Надеюсь.

— Я тоже. Пока вы будете ее держать, я переменю простыни и взобью подушки.

Карсавина лежала, закрыв глаза.

— Отвернитесь! — приказала Леське сестра. — Я сейчас запеленаю Ярославну в простыню… Так. Отлично. Теперь, молодой человек, идите сюда. Приподымите ее, но так, чтобы она, бога ради, не прогнулась. Так… Так… Хорошо. Молодец.

Алла Ярославна по-прежнему лежала с закрытыми глазами. А Леська? Он держал в руках такую драгоценность, которую не с чем было сравнить.

— Ну, вот и все. Кладите ее обратно. Вы слышите? Обратно, я говорю. Осторожно… Осторожно… Так. Хорошо. Прекрасно. А теперь уходите: мы будем спать.

— Благодарю вас, Бредихин, — сказала Карсавина слабым голосом (она, наверно, и вправду очень устала).

Леська поцеловал ей руку и ушел.

* * *

Три дня Елисей не навещал Аллу Ярославну: боялся ей надоесть, а может быть, подсознательно хитрил, надеясь, что она по нем заскучает. Но каждый вечер приходил он к «Дюльберу», ложился на прибрежный песок и неотрывно глядел на балконную дверь и окна «Тамариной комнаты».

На четвертый Елисей снова постучался к Алле Ярославне.

— Где это вы пропадали, молодой человек? — с шутливой строгостью набросилась на Елисея сестра. — Мы его ждем, ждем, а он себе где-то разгуливает!

— Неужели… вы меня… ждали?

— А как же? А кто будет подымать Ярославну? Чатыр-Даг? Все эти дни работали трое: сам Дуван, его сын плюс Вера Семеновна. Но, конечно, никакого сравнения!

— Пожалуйста. Я всегда рад быть полезным…

— Вот и приходите.

— Ежедневно?

— Ну, хотя бы через день.

Карсавина взглянула на Леську смущенно и чуть-чуть улыбнулась одними углами губ.

— Ну, что у вас хорошего? — спросила Леську Александра. — У нас пока ничего. Надеемся через недельку встать и ездить в майнакскую грязелечебницу. А теперь отвернитесь. Пока вы здесь, я буду менять постель.

Она опять запеленала Карсавину и отдала ее Леське.

Елисей бережно, но гораздо смелее, чем в прошлый раз, приподнял больную, огорченно думая о том, что сейчас придется ее опустить.

— Так. Прекрасно. Спасибо вам. Теперь можете идти домой.

— Ну, что вы с ним так? — засмеялась Карсавина. — Он ведь все-таки не носильщик.

— А зачем он так поздно приходит? Вам пора спать, и никаких разговоров. Вы же знаете мой характер?

— Простите меня, — сказала Леське Алла Ярославна. — Она такая строгая. Я ее боюсь. Приходите завтра пораньше.

Елисей пришел пораньше. Но и этот день был неудачным.

Больная стонала до крика… На спиртовке кипятился шприц. Сестра готовилась сделать ей укол пантопона.

— Если часто вводить в организм пантопон, человек может стать морфинистом, — сказал Елисей.

— Что вы такое кушаете, что вы такой умный? — едко просила Александра.

Леська обиженно замолчал.

— Отвернитесь.

Пауза.

— Теперь можно. Но только тшш… Ни звука… Она сейчас заснет.

На следующий день сестры не было, и у постели сидела Вера Семеновна.

— Здравствуйте, Леся! — сказала она. — Выйдите, пожалуйста, на балкон: мы хотим с Аллочкой немного поплакать.

Елисей вышел на балкон.

О чем им плакать, Леська хорошо знал: Дуван-Торцов охладел к своей жене, и она обливала Карсавину слезами от шести до восьми. После этого шла ужинать.

Елисей сел на угол балконных перил и видел близкую воду. Месяц был огромен, как в Турции, и море казалось белым, — древнее эллинское море, которое он так любил, шепелявое чудовище, иногда такое домашнее, родное, а сейчас еще роднее, потому что оно притянуло к себе Карсавину. Как хорошо называет ее сестра: «Ярославна»…

Его позвали в комнату. Веры Семеновны уже не было, была сестра, но почему-то очень торжественная, в белом переднике с красным крестом.

— Подумайте, молодой человек, какой ужас: меня мобилизовали, и я теперь буду работать в военном госпитале.

— Что же в этом ужасного?

— А кто же станет обслуживать Ярославну? Где вы сейчас найдете не то что акушерку-фельдшерицу, как я, а хотя бы санитарку, сиделку, няню?

— Надо будет поискать.

— Да, да. Пожалуйста. Мы вас очень просим.

Когда Елисей уходил, в коридоре поджидал его Сеня.

— Елисей! Мама хочет с тобой поговорить. Пойдем.

Он ввел его в какую-то новую для Леськи комнату, в которой ожидала его Вера Семеновна.

— Леся! Я знаю, что вы хорошо относитесь к Аллочке, а сестра милосердия уходит. Кто же будет ухаживать за больной? И вот мы решили делать это всей семьей. Отца, конечно, придется от этого освободить: он сам еле дышит.

— У него одышка, — обиженно вставил Сеня.

— Да. Одышка. Значит, остаюсь я, Сеня и вы. Мы с Сеней будем сменяться каждые два часа, а вам предоставим вечер. Конечно, вы, как мужчина, не сможете делать всего, что ей требуется. Тогда звоните горничной. Вы согласны, Леся? Я буду вам платить пятьсот рублей в месяц, а Карсавина ничего об этом не будет знать.

— Мама, ну что ты? Ну, как тебе не стыдно?

— А что тут стыдного? Сестра же получала за это деньги? Каждый труд должен быть оплачен.