О, юность моя!

«Конечно, теперь я ее муж. Пускай мы не обвенчаны, но все-таки муж. Ради меня она разошлась с Абамелеком. Но на что мы будем жить? Алла больна. Работать не сможет. А я? В лучшем случае я могу прокормить себя: одна голова не бедна. Но как я смогу обеспечить жизнь Аллы?»

Он подумал о том, что у нее уже нет даже намека на второй подбородок, который так ему нравился. И голос потерял свою свежесть… Ему было так жутко перед будущим, что, когда его снова позвали, он не успел согнатъ туман со своего лба.

— Бедный Леся! — вздохнула Вера Семеновна. — Он определенно у меня худеет.

Потом утерла глазки надушенным платком и спокойно выплыла из комнаты.

— Отчего мальчику взгрустнулось? — как-то по-матерински спросила Карсавина.

— Вы всегда будете называть меня мальчиком?

— До тех пор, пока это будет мне приятно.

Леська хотел рассказать ей о своей тревоге, но побоялся, что она, пожалуй, сочтет его мещанином. Но жить-то все-таки на что-нибудь нужно?

К ночи снова появилась Вера Семеновна. Оказывается, она чего-то еще недоплакала, и Леську опять отсылали на балкон, но ему это надоело. Он откланялся и пошел домой.

Дома его ждал Шулькин.

— Авелла, Елисей!

— Здравствуй. Ты от Еремушкина?

— Не от Еремушкина, а вместо Еремушкина.

— А что с Еремушкиным?

— Его послали в Скадовск.

— Да что ты? Как же он туда попадет?

— Очень просто: на рыбацком баркасе.

— Понятно.

— Теперь держи связь со мной.

— А что еще предполагается?

— Не знаю, Леся. Сейчас мы все ждем событий в Скадовске.

— Это произойдет скоро?

— По-моему, на днях. Ты заметил, сколько барж и буксиров подошло к нашему берегу?

— Нет. Я ведь живу от мельницы очень далеко.

— Вот-вот. Значит, теперь уже недолго, — сказал Шулькин, явно думая о чем-то своем.

7

Хотя сезон еще не наступил, Евпатория жила насыщенной жизнью. С самого утра пляж был полон. Недалеко от кафе-поплавка, как раз против «Дюльбера», покачивались на якорьках парусные лодки — «Посейдон», «Артемида», «Гелиос». Греки с обнаженными торсами аполлонов и гераклов, живописно полулежа на корме, приманивали более или менее моложавых старушек. А над пляжем стоял чудесный, ни с чем не сравнимый мягкий гомон летнего моря, где лепет, плеск и шипение легкой зыби сливались с детским ликующим визгом и сияющим смехом женщин. Люди наслаждались солнцем, морем, дюнами, и никто не думал о том, что в это время казаки, снявшись ночью на баржах, подошли к Скадовску.

Но Шулькин об этом думал. Больше того, он кое-что знал. Поэтому он пришел в подвал к Бредихину.

— Есть хорошие новости! Казаки наголову разбиты под Хорлами!

— Ну? Вот это здорово! Подробности известны?

— Пока нет. Знаю только, что высадились они в Скадовске и кинулись по суше на Хорлы, но Красная Армия сбросила их в море. На Севастополь драпанули жалкие остатки.

— Спасибо, дорогой. Это хорошо, что ты ко мне пришел.

Елисей подумал о том, что Еремушкин относился к нему сурово. Он приходил только тогда, когда ему что-нибудь было нужно, но никогда не приходил рассказать новости. А ведь он тоже вправе знать то, что они знают. Еремушкин ему не доверял. Это ясно. А вот Шулькин доверяет.

— Я тебе пока не нужен? — спросил Леська.

— Нет. Покуда нет. Когда понадобишься, я к тебе забегу. Ну, мир праху!

Это был коренной евпаториец.

Леська бросился к Шокареву. Еще за квартал ему почудился запах черного кофе.

— А-а! Леся! А я как раз собирался к тебе. Постой, что это за роба на тебе?

— А что? Ты видел ее много раз.

— Неужели?

— В студенческом костюме жарко, да и выгорит он на солнце в одну минуту, а эти штаны с рубахой выдержат самое адское пекло!

— Да, но это даже не парусина…

— Правильно! Это парус номер семь.

— Странно, очень странно.

— Чем же странно? Живу по средствам.

— Ну, займи у меня. Отдашь как-нибудь.

— Не хочу.

— Но ведь ты одет просто неприлично.

— Вполне прилично. Штаны как штаны. Даже с карманами. А на рубахе пуговки — золотые с орлами. Шик! Ну да бог с ним! Ты вот что скажи: зачем ко мне собирался?

— Да, да… Наконец-то мне удалось выяснить, что десант предполагается высадить в порту Скадовском.

Глаза Елисея стали железными.

— Все-таки удалось?

— С большим трудом, конечно, но удалось.

— И это точно?

— Абсолютно точно.

Елисей задохнулся..

— Джинабет! — выругался он по-татарски и вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.

Шокарев не побежал за ним, не попытался выяснить, что так возмутило его друга… Все было ясно. Ясно для обоих.

По дороге в «Дюльбер» Леська вспомнил о том, что тем же словом, но по-русски, обругал его когда-то Гринбах. Изменился ты, Бредихин, с тех пор. Совсем другой человек.

В «Дюльбере» уже не было часовых. Елисей побрел по коридорам первого этажа. Двери в «люкс», где обитал атаман, раскрыты настежь: там производили уборку.

— Так. Значит, информация Шулькина подтверждается.

Поцеловав руку Аллы Ярославны, он рассказал ей о разгроме белых под Хорлами.

— Ты полагаешь, будто это к лучшему? — задумчиво спросила Карсавина.

— Конечно. Если белым не удастся вырваться на материк, они в Крыму задохнутся.