О, юность моя!

Уже рассвело. В квартире слышались шаги, хлопали дверцы буфета, звенели тарелки и ложечки, доносился вкусный запах крепкого кофе. Валерьян пошел в ванную, Елисей ждал его в коридоре. Из своей комнаты вышла Зинаида Николаевна в сатиновом халате, причесанная и пахнущая одеколоном.

— Доброе утро!

— Здравствуйте.

— Ну, как? Трудновато приходится?

— Ваш брат произвел на меня сильное впечатление. Но я все время ожидаю транса.

— Не горюйте. Дождетесь.

— А в чем он выражается?

— По-разному. Чаще всего в попытке покончить с собой. Но третьего дня он намотал на руку мамины волосы и таскал старушку за собой по всем комнатам. Этот Стецюра так взволновался, что чуть его не убил.

— Что же это? Наследственность?

— Нет. Покойный папа был вполне нормален, а маму вы сами видели.

— В чем же дело?

— Он надорвался. Когда началась революция, Валерьян окружил себя книгами политического содержания и стал их штудировать. При этом он не спал около двух недель, если не считать тех минут, когда падал без сознания на фолианты.

Елисей вспомнил солдата в теплушке, который так же, как Валерьян, не выдержал напора новых мыслей.

Неделя прошла благополучно. Валерьян испытывал блаженство от того, что нашел собеседника, умевшего блистательно молчать и слушать. Он держал себя чрезвычайно корректно, по утрам целовал матери пальцы, а сестре щеку и вообще казался прекрасным сыном и братом. Леське приходилось труднее. Первые два дня Валерьян его завораживал своими идеями, но потом оратор начал бесконечно повторяться, и Леську уже качало, как на палубе ледокола. К счастью, Елисей нашел отдушину: когда становилось невмоготу, он принимался петь. Валерьяна это удивило, и он пытался протестовать, но вскоре замолк и слушал, как натянутая струна. Иногда вздрагивал, иногда тихонько плакал. Елисей исполнял весь свой любимый репертуар: русские и украинские песни. Но Валерьян стал требовать арий, а Бредихин их не знал.

— Это некультурно — иметь такой голос и не петь классику.

— Согласен. Но я ведь нигде не учился.

— Вот и нехорошо. Надо учиться. Поступите в музыкальную школу Семенковичей, а платить за вас буду я. Впрочем, нет. Тогда вы станете уходить на пять-шесть часов. Нет-нет. Мы сделаем так: я найму для вас домашнего учителя. Пианино у нас есть, так что все будет отлично.

Елисей согласился, чтобы не возбуждать в нем раздражения, а Валерьян подошел к фортепьяно, стоя дотронулся до клавиатуры, и из-под его длинных пальцев побежали вздрагивающие кварты Шуберта.

— Вы знаете? Лист учился виртуозности на рояле по скрипке Паганини.

О голосе Бредихина он уже забыл.

Итак, все шло замечательно. Хозяйки обожали Елисея и за едой подкладывали ему с двух сторон. Но Леську мучила его прозаическая эпиграмма. Надо же ее расклеить. Сейчас это особенно важно!

За ужином он попросил старую даму дать ему выходной день. Мать с испугом взглянула на дочку, та на брата.

— Зачем вам выходной? — страшно побледнев, спросил он Елисея. — Если хотите немного рассеяться, — пожалуйста! Я пойду с вами куда угодно: в театр, иллюзион, цирк. Выбирайте!

— Валерьян, милый… Каждому человеку нужно хоть короткое, но одиночество.

— А мне никакого одиночества не нужно! — запальчиво заявил Валерьян. — При чем тут «каждый»?

— Видите ли… Говоря «каждый», я имел в виду обыкновенного смертного. Вы же человек необыкновенный…

— То есть сумасшедший, хотите вы сказать?

Он вскочил и уставился на Елисея пламенными глазами.

— Что вы? И в мыслях не было, — мягко возразил Елисей. — Мы ведь с вами однажды обсудили этот термин и признали его нелепым.

— Вот именно! — сказал Валерьян и снова сел. Грудь его ходила так, точно он только что поднялся по лестнице. — Но почему же вы не хотите взять меня с собой?

— Куда? К невесте?

Валерьян смутился.

— Да… К невесте, кажется, с друзьями не ходят. — Потом вздохнул. — Какой вы счастливый!

И Елисей вышел на воздух.

— Только умоляю вас: вернитесь к вечеру, — шептала ему старая дама, запирая за ним дверь. — Умоляю вас!

* * *

Бредихин пошел в университет. Курилка была пуста. Он расклеил пять листовок. На улице снова встретился ему блестящий экипаж красавицы Жени. На этот раз она его не заметила, но Елисей глядел ей вслед, пока экипаж не остановился у «Гранд-отеля». Потом Леська побрел обратно и вдруг увидел Новикова. Вот с кем можно наладить партийный контакт: они вместе сидели в тюрьме, и Новиков, конечно, доверяет Леське.

— Павел Иваныч! — радостно воскликнул Леська.

— Простите, вы обознались, — сказал Новиков и хотел пройти.

Но Леська ухватил его за рукав.

— Вы меня не узнаете?

— Впервые вижу.

— Я Бредихин. Елисей Бредихин. Вы знали меня еще гимназистом.

— Отпустите мой рукав.

— В Севастопольской тюрьме… — сказал Елисей, понизив голос.

— Вы пьяны? А может быть, провокатор?

Леська опешил. Господин, которого он принял за Новикова, резко отдернул руку и, возмущенно пожав плечом, удалился большими шагами.

«Это Новиков, ошибиться я не мог. Он. Конечно, он. Но может быть, за ним слежка? Может быть, тут же, рядом, торчал филер? Ах, я дурак! Ах, тупица!»