О, юность моя!

— Ну вот видите, как хорошо все устроилось, — тревожно залепетала Фрося.

— Да лучше быть не может.

— Кровать у нас, извините, одна, но можно будет вас уложить на табуретках. Тюфяк найдется, — продолжала суетиться Фрося.

— Садись чаевать, — сурово сказал Денисов, не глядя на Елисея.

Хозяйка поставила сороковку, рубленую селедку с маслинами и яйца, сваренные вкрутую.

— Выпьем?

— Могу.

Денисов налил себе стопку.

— А тебе как?

— А мне в стакан, если не жалко.

— Как знаешь, — сказал Денисов.

Мужчины сидели, женщина стояла.

— Садитесь, Фрося.

Фрося робко взглянула на мужа.

— Садись, раз гость приглашает. В ногах правды нет.

Фрося деликатно присела на краешек стула, всем своим видом показывая, что она не виновата.

— Ну, как дела на фронте? — спросил Елисей.

— Хороши. Наши нажимают — спасу нет.

— Вскоре появятся?

— Да уж недолго.

— Фрунзе обещал Ленину взять Крым к декабрю.

— Раньше возьмут, — уверенно сказал Денисов и налил себе стопку, а Елисею снова полный стакан. Леська пил и не пьянел, потому что был очень возбужден, но притворился пьяным.

Вскоре сороковка опустела.

— Фрося, достань другую.

Фрося вышла в сенцы.

— Погоди! — спокойно произнес Денисов. Даже слишком спокойно. — Ты не найдешь.

Он встал со стула и ушел в сенцы. Скрипнула наружная дверь. Елисей выглянул в окошко: Денисов бежал к проходной. Вскоре вернулась Фрося.

— А где Абрамыч? — спросил Елисей.

— Побег в контору: сороковку-то, оказывается, он оставил там.

— Ну, и я выйду на минутку. Извините.

Фрося понимающе кивнула, глядя на него детскими глазами.

— Нужничок у нас, знаете, свой. Как раз за домом. Мы его из курятника сделали.

Елисей вышел, пошатываясь, а потом бесшумно гнался за Денисовым, как тигр за подбитым стервятником. Он прятался в тени складских помещений, и хоть стервятник раза два оглянулся, но никого за собой не приметил.

Наконец он зашел в контору. В окне зажегся свет. Елисей ворвался в комнату и увидел Денисова у телефона.

— Тебе чего? — сурово спросил Денисов, положив трубку обратно на рычажок.

— Где твоя сороковка? В телефоне?

Он подошел в стене и выключил электричество. Денисов замер и вдруг кинулся к двери, но Бредихин подставил ему ногу, и мастер растянулся на полу. В комнате полумрак. Леська различал распростертое тело и ждал. Ждал чего-то и Денисов.

«Наверно, так всегда бывает перед убийством», — подумал Леська. Он держался на ногах прочно и даже чувствовал необычайную легкость во всем, что делал. Увидев, что Леська ничего не предпринимает, Денисов начал приподыматься. Тогда Елисей ударил его носищем своего «танка» в голову, как в мяч. Денисов снова повалился на пол.

Когда Елисей выходил с фабрики, Гельцер спросила:

— Нашел Ивана Абрамыча?

— Нашел. Старик хотел меня подпоить, а сам пьяный в дым валяется в конторе, как труп.

— Да, выпить он мастер.

— Ну, прощай, дорогая.

— До свиданьица. Дай вам бог!

Елисей решил пойти в деревню Ханышкой к старикам Синани. В Евпатории мигом разыщут, а Синани всегда его примут, властей над ними нет никаких. Как не было германцев, так нет и белогвардейцев: в самом деле; что делать войску офицеров в такой дыре?

Выйдя на Бахчисарайскую дорогу, Елисей почувствовал такую слабость, что должен был спуститься в овражек и здесь отдохнуть. Осень в этом году стояла ранняя. Овражек был полон листвы. Влажные листья отдавали рыбой, а сухие пахли, как пахнут усталые женщины: теплым и таким домашним запахом.

Слегка поворочавшись в этом ворохе, Леська уснул. Во сне неотвязно мучил его вопрос: неужели он так-таки и убил Денисова? Но угрызений совести не было.

Проснулся он на заре. Все вокруг было так же безлюдно. Стряхнув с себя листья, Елисей побрел в глубь Крыма, далеко обходя железную дорогу.

* * *

В Ханышкое все осталось таким, каким он его знал. Вот огромный холм раскуривающейся золы. За ним — кофейня, а там и сад Синани.

Старушка сидела у входа в домик и мыла в тазу рыбу. Леське показалось, что он все тот же гимназист, что не было за ним ни тюрьмы, ни сумы, ни убийства Денисова.

Старушка мыла рыбу и возбужденно говорила, обращаясь к крыльцу:

— Вир балабан паровоз американской системы… Солдатлар, офицерлар-ибсн, забарабар!

По-видимому, Эстер-ханум совсем недавно побывала на какой-нибудь станции и была полна впечатлений.

— Бабушка, — позвал он негромко.

Старушка не слышала.

— Госпожа Синани!

— А? Что? Ты кто это?

— Привет вам от Елисея. Помните его?

Эстер-ханум вгляделась в Леську и вдруг всплеснула руками:

— Ой! Это же сам Леся…

Она бежала навстречу, крича по дороге истошным голосом:

— Исачка! Исачка!

Пока старушка обнимала Леську, из домика во двор приковылял Исхак-ага.

— Боже мой! Енисей! Старуха, ставь самовар!

— Нет, нет! Я поставлю сам, — заявил Леська. — Только где ваш Тюк-пай?

— Умер Тюк-пай… — грустно сказал старик. — Сколько человек может жить? Он был уже очень старый. Старше тебя.

Леська вбежал в домик, точно к себе домой, вынес пузатый самоварчик все того же ослепительного блеска и пошел к ручью.

— Какое счастье! Леся приехал. А?

— Да, да, счастье, счастье.

— А зачем приехал? — засипела старушка оглушительным шепотом.