О, юность моя!

Леська не выдержал. Он ринулся вперед. Плечом потащив за собой цепь офицеров, которая тут же распалась, он пролетел по паркету к шкуровцу, поднял его приемом «задний пояс» и аккуратно, точно шахматную фигурку, переставил на другое место. Затем, поклонившись Гульнаре, Леська предложил ей руку и проводил ее к Айше-ханым, которая все это время просто умирала от страха.

Гимназисты зааплодировали.

— Как он его в воздухе! Как Геракл Антея.

Но шкуровец уже пришел в себя. Выхватив нагайку, он сзади кинулся на Леську и принялся хлестать его, как ломовую лошадь. Елисей обернулся, вырвал нагайку и швырнул ее через весь зал. Тогда на Леську бросились офицеры.

Но тут, приседая на своих ревматических ногах, из буфета прибежал директор. Он был в мундире с шитыми золотом пальмовыми ветвями и при шпаге. Не помня себя, не понимая, что делает, Алексей Косьмич блеснул шпагой и, со страшной силой стуча ею по пюпитру, закричал:

— Смир-рно!

Офицеры, привычно подчиняясь команде, замерли.

— Я действительный статский советник, по-вашему — «его превосходительство»! Так называемые господа офицеры! Вы ведете себя как в завоеванном городе. Немцы так себя не вели. Приказываю: немедленно покинуть зал! Всем составом. Иначе перепишу ваши фамилии!

— И в кондуит? — иронически бросил кто-то из офицеров.

— Не-мед-лен-но! — снова приказал действительный статский. И лихо взмахнул шпагой.

— Ну что ж, — произнес тот же офицерский голос будто бы в шутку. — Приказ есть приказ. Валентин, я лично ушел в «Дюльбер». Ищи меня там.

Звеня шпорами, офицер вышел из зала. За ним остальные.

— Бал продолжается! — объявил директор, пряча в ножны шпагу. — Музыка, вальс!

Приседая на ногах, как на резиновых шинах, старик подкатился к Мусе Волковой и, поклонившись ей, прошелся полтура под овации всего зала.

— Ура Алексею Косьмичу! — закричал кто-то из гимназистов.

— Ура-а!

На улице Артур, хоть он уже не был капитаном, объявил приказ:

— Отныне прекратить песню про Алешку!

Дома Леонид покрасил йодом алые полосы на Леськином теле, но хуже было то, что офицер исполосовал также и пиджак.

— Слушай, Бредихин, — сказал, посмеиваясь, Леонид. — Если ты будешь так себя вести, я не смогу тебя экипировать. Я ведь не миллионер.

— Ничего. Бабушка заштопает.

— Заштопанных пиджаков не бывает.

— Не бывает, а у меня будет.

Потом Леська сидел на скамье под яблоней, укутанной в рогожку, и подсчитывал потери: белогвардеец высек его публично, но общественное мнение не на стороне офицера. Во-первых, я вступился за девушку, во-вторых, вырвал у него нагайку и забросил черт знает куда. Для мужчины, тем более для кавалериста, это большая обида…

И вдруг он увидел на дорожке легкую девичью фигуру. Гульнара шла к нему, как парусная яхта, — быстро и как бы недвижно. Леська вскочил, потом снова сел, снова вскочил и побежал к ней навстречу.

— Здравствуй, Гульнара!

— Здравствуйте, — сказала Гульнара, переходя на «вы».

— Садитесь, пожалуйста, — пробормотал Леська.

— Нет-нет. Я на минутку. Мама сказала, что я должна вас поблагодарить за вчерашнее. Так вот: спасибо вам. Папа говорит, что вы вели себя как настоящий рыцарь. Но папа говорит, что этот офицер в конце концов не понес никакого наказания. Алим вызовет его на дуэль. А когда Алима убьют, стреляться с ним будет папа.

Она стояла в голубом берете, слегка сдвинутом набок, в белой горностаевой кофте и ярко-синей шерстяной юбке: небо, парус и море. Леська глядел на нее и пытался увидеть такой, какой она была в начале прошлой весны, — и не мог. Что-то изменилось в ней непоправимо.

— А как вы живете, Гульнара? Что у вас хорошего?

— Что хорошего? Не знаю. Меня сосватали одному турецкому принцу.

— Все-таки сосватали? А какой вы будете у него женой: второй, седьмой, десятой?

— Как? Разве там еще многоженство?

— А почему бы и нет? Ведь среди мусульман многоженство даже у нас, в Евпатории.

Личико ее приняло испуганное выражение.

— Об этом я не подумала… А вдруг и вправду? А? Леська! Ты это серьезно?

Принцесса впервые назвала Елисея на «ты» и по имени, да еще так интимно: «Леська».

— Боже мой… А вдруг и вправду?

Она резко повернулась и почти побежала, забыв попрощаться.

20

С пятнадцати лет Леська — убежденный атеист. Но шкуровец исполосовал его пиджак, надо покупать новый, а брать у Леонида деньги он постеснялся. По всему по этому пришлось пойти в собор, к настоятелю отцу Алексию.

— Завтра, кажется, крещение? — спросил Леська.

— Да. Крещение господне, — подтвердил настоятель.

— Я хотел бы участвовать в ловле креста.

— То есть на Иордани, хотите вы сказать?

— Да, да.

— Что ж. Похвально. А вы наш прихожанин?

Я гимназист, — уклончиво ответил Леська.

— А-а! Похвально, очень похвально. Однако обязан вас отговорить: за крестом пыряют греки, они — народ, к морю привычный, а вы, юноша, можете получить воспаление легких.

— Я внук и сын рыбака. Ну, и сам, конечно, рыбак. Очень прошу вас, батюшка.

И батюшка разрешил. А дело это платное.