О, юность моя!

— А я и не сторож. Это Настёнка — сторож, а я — лодочник.

— Я бы хотел… Не могли бы вы… Я бы, конечно, вам заплатил…

— Ага, ага…

— Не нужен ли кочегар на пароходе, который шел бы в Константинополь?

Хозяин смотрел на Леську расширенными глазами.

— Можно на турецкий транспорт, — быстро говорил Леська. — Но можно и на любой. Кочегары всегда нужны.

— Понятно, понятно…

— Значит, поговорите с кем надо?

— Мишка, спать! — приказал вдруг хозяин сыну.

— А где мои пятнадцать?

— Прошли твои пятнадцать.

— Не прошли, врешь.

— Мать! Уложи его.

— Мама, я люблю тебя, как поп Семен.

— Пойдем, Мишенька.

— Не буду я! Не хочу я!

— Спать!

— Мишенька, ну, миленький, ну, хороший, не упрямься.

— Каждый день одно и то же! — бушевал хозяин. — Спа-ать!

Мишку подхватили мамины руки. Он отчаянно брыкался и орал:

— Я за-анят! Я за-анят!

Вскоре лодочник ушел в порт, а Елисей отправился в библиотеку.

Здесь, в читальном зале, он разложил перед собой альбом с видами Константинополя. При необычайном воображении Леськи ему было нетрудно войти в эти раскрашенные фотографии и зажить там своей будничной жизнью.

Вот он идет по знаменитому мосту через пролив Золотой Рог. Перед ним мечеть Айя-София с четырьмя минаретами. Дойдя до нее, он видит новую мечеть на площади султана Ахмета — с шестью минаретами. Оттуда прошел на Университетскую площадь, на которой высится мечеть еще с двумя минаретами. А эти площади, эти мечети, минареты, как воздухом, окружены морем цвета лазури. В Евпатории море гуще, а мечеть Джума-Джами не имеет ни одного минарета. Чего смотрят наши татары?

Но вот и знаменитый отель «Диван», построенный в американском стиле. Леська подходит ближе и уже с бульвара, ведущего к нему, слышит джаз. Леська входит в кафе отеля и идет прямо к оркестру. Подходя к эстраде, он мощно запевает: «Эй, ухнем!» Эту песню по Шаляпину знает весь мир. Не успел он сделать и трех шагов, как джаз уже вторит ему всей своей посудой. Так Леська устроился на работу. Сначала он только поет. Но вскоре выяснилось, что великолепно дует в корнет-а-пистон. В кафе зазвучал Римский-Корсаков, приспособленный к ритму фокстрота.

Но почему думать о будущем обязательно в розовых тонах? Жизнь не так уж податлива. Сначала надо пострадать. Попробуем быть реалистами. Леська поет: «Эй, ухнем!», на него бросается швейцар и коленкой под зад выталкивает певца на улицу.

Ночь. В небе ущербная луна, и город кажется огромной мечетью с настоящим полумесяцем. Что дальше? А дальше Леська вспоминает, что где-то на анатолийском берегу живут потомки некрасовцев, участников бунта казака Булавина против Петра Петра I. Он слышал, что живут они крепко, с турками не смешиваются и сохранили русский язык. Вот бы разыскать их! Раз они обитают на берегу моря, значит, рыбаки. Он вполне может у них батрачить, а там накопит денег и уедет в Италию учиться петь. Человек не пропадает!

Домой Леська вернулся в бодром настроении. Он едва дождался вечера, когда пришел с работы Пшенишный.

— Ну как? Что-нибудь наклевывается?

— Ага. Наклевывается. Водки еще осталось?

— Осталось немного.

— Ну, давай. Выпьем с горя.

— С какого горя? Вы ведь говорите, что наклевывается.

— В том-то и дело, — вздохнул Пшенишный, налил себе из штофа весь остаток и заявил: — Свет — кабак, все люди — гады.

После чего глотнул перцовки до капли и завалился спать.

А через час Леську арестовали.

По дороге в тюрьму Леська перебирал в памяти разговоры с подпольщиками и вспомнил, что он имеет право не разрешать брить голову наголо.

Когда ввели его в кордегардию и началось дело о Бредихине Елисее Александровиче, мещанине г. Евпатория, 19-ти лет, православном, под судом и следствием не состоявшем, вошел цирюльник. Леська насторожился:

— Как вы думаете меня остричь?

— Как положено.

Цирюльник заткнул ему за шею вафельное полотенце и сразу же отхватил машинкой висок.

— Э, нет! — сказал Леська, отодвигая руку цирюльника. — Стричь под нулевку не дам. Я не каторжанин.

— Ну, ты! Босявила! — зарычал фельдфебель. — Ты тут свои порядки не заводи!

— Во-первых, вы мне не тыкайте! А во-вторых, на каком основании меня арестовали?

— Не ваше дело! Кого надо, того арестовали!

— Я требую немедленного освобождения! Вы не имеете права!

— Господин, не скандальте. Я делаю свое дело, а вы подчиняйтесь. Фотографа ко мне!

Явился фотограф, повесил на стенку какие-то цифры и снял Леську со стороны остриженного виска. Потом, как бы извиняясь, сказал:

— Обычно мы снимаем заключенных анфас и в профиль, но пленки мало, а вас много.

— Где же столько народу помещается в такой маленькой тюрьме?

— А их ежедневно расходуют, — любезно осклабясь, сообщил фотограф.

Леську повели на второй этаж. Лестница до самого потолка была забрана железной сеткой. Дальше пошли по коридору. Коридор напоминал гимназию: по обе стороны — двери, двери, двери, и тоже с окошечками.

— Ваш личный номер будет двести семнадцать.

— А имя можно уже забыть?

— Дело ваше, — смущенно ответил стражник.