О, юность моя!

— Убирайтесь вон отсюда, оборванцы! — завопил Улька, забыв, что обязан охранять сон Поддубного.— Скажите спасибо, что вас вообще впустили в «Дюльбер».

Дверь неожиданно отворилась.

— Что за шум, а драки нет?

— Господин Поддубный! Вы только с буржуями согласные иметь дело? — спросил Майор.

— Майорчик, перестань,— шепнул ему кто-то из маккабийцев.

Поддубный сухо взглянул на юношу.

— Я сын крестьянина,— сказал он.— И не так далеко ушел от народа.

Но Улька не давал им найти общий язык.

— Все эти люди собираются ехать в Палестину! — запальчиво объявил он.

— А ты обеспечил нам хорошую жизнь в России? — едко спросил Майор.

— После революции все нации равны! — еще более возбужденно кричал Улька.

— После революции? — иронически спросил Майор.— Пеламида! Спасибо твоему Деникину за его еврейские погромы.

— Бросьте, ребята. У нас не митинг,— усталым голосом сказал Поддубный.— С чем вы ко мне пришли, молодые люди?

От имени делегации выступил все тот же Майор. Поддубный выслушал его и, к полному посрамлению Ульки, дал обещание в первое же воскресенье прийти в ремесленную синагогу, во дворе которой стояли гимнастические снаряды, а в сторожке хранились гири, боксерские перчатки и ковер для классической борьбы.

Вообще же Иван Максимович в ответ на заботы Видакаса и компании должен был ежедневно посещать спортивный зал гимназии, где занимались борьбой его юные друзья. Все замечания Поддубного, даже самые мимолетные, были замечаниями Поддубного, и их воспринимали глубже, чем любые лекции по математике, физике, истории.

— А из этого мальчика толк выйдет,— сказал Поддубный, указывая на Леську.— Елисеем вас зовут? Хотя Елисей сильнее всех вас, но он не рассчитывает только на силу: парень борется с умом. Понимает, что делает.

Леська покраснел и невольно взглянул на Артура: ему было перед ним стыдно. Но Артур старался не смотреть в его сторону.

— А вот с Артуром дело хуже,— продолжал Поддубный.— Он борется очень красиво, на девочек рассчитывает, а это очень опасно.

— Что «это»? Девочки?

— Ну и девочки тоже,— засмеялся Максимыч.— А главное, покуда он думает, как бы покрасивее вышел пируэт, его, глядишь, тут же припечатают на обе лопатки.

По вечерам Поддубного водили в городской сквер. Именно «водили». Как слона. Иван Максимыч любил музыку и охотно слушал симфонический оркестр. Сегодня, однако, день особый: играет «хор трубачей его императорского величества Вильгельма Второго».

Максимыч уселся на скамье в пятом ряду, заняв сразу три места. Рядом с ним Артур и Юка с одной стороны, Улька и Сеня — с другой… Леська стоял за последним рядом и глядел на германских солдат, овитых трубами, как Лаокоон змеями. Он вспоминал немецкую разведку, разгромленную бронепоездом, бой на станции Альма, застреленного немца с гранатой «лимонкой»… А теперь они воскресли и вот сидят в садовой раковине и дуют своих Веберов и Вагнеров.

— Леся…— услышал он женский голос.

Леська оглянулся: в куще деревьев, под фонарем, окутанным мошкарой, как вуалью, стояли две девушки. Одна из них — Васена.

— Васена! — сказал он так громко, что на него зашикали.— Ты здесь?

— К тете приехала. А это моя двоюродная. Знакомьтесь.

— Катя.

— Елисей.

Леська и Васена глядели друг на друга, не зная, что сказать, и только улыбались так, что Катя не выдержала:

— Ну, идите, погуляйте, а я за вас музыку послушаю.

Не сговариваясь, они пошли к выходу, обогнули сквер и вышли на рыбачий пляж, на котором кверху днищем лежали большие лодки.

Елисей взял девушку за руку. Она позволила. Беспричинно смеясь и размахивая соединенными руками, они подошли к самому морю. Васена вырвала руку, не садясь, сняла туфли и, приподняв платье, вошла в воду.

— Ух, какая теплая!

Лунные блики заметались по ее ногам, осеребрив их и сделав еще более стройными. Леська кинулся за ней в воду как был в ботинках и, подхватив на руки, взбежал на пляж, повалился с ней на песок и жадно прильнул к ее рту. Васена ответила ему таким жарким поцелуем, что он задохся. Оторвавшись, он поднял голову и взглянул ей в глаза: она заманчиво улыбалась. Он кинулся к ее ногам и стал целовать мокрые от воды, соленые колени. Она засмеялась, села, схватила руками его голову и потянула к своим губам. И опять поцелуй — горячий, всепоглощающий, такой, в котором раскрывается душа.

— Делай со мной все, что хочешь,— шепнула Васена.

Леська сразу отрезвел.

— Ну! — позвала Васена.— Что же ты?

— Нельзя этого,— упавшим голосом, но все еще возбужденный, ответил Леська.— Отец тебя убьет.

— А тебе какое дело?

— Нельзя! — уже строже сказал Леська.— Я никем… не могу… для тебя быть… А если так, то какое я имею право?

Васена, лежавшая на боку, резко отвернулась, припала головой к рукам и зарыдала. Ноги у нее были голыми и все еще сверкали. Леська глядел на нее голодными глазами. Но, понимая, что отказывается сейчас от самого исступленного наслаждения, может быть, даже от счастья, он все же отвел глаза и начал снимать ботинки, чтобы вытряхнуть из них воду и ракушки.